Бабель. Человек и парадокс - Давид Розенсон Страница 2

Замалчиванию еврейской темы способствовали и личность Бабеля, и судьбы людей, связанных с ним семейными узами. Биографии последних разделили многочисленные драматические повороты в участи советского еврейства от первых послереволюционных десятилетий до времени посмертной реабилитации писателя, включая «дело врачей» и гибель столпов советской идишской культуры: посмертное издание Бабеля началось лишь в 1957 году.

Вплоть до гибели Бабель хранил молчание о своей личной жизни, тем более о каком-либо следе еврейства в ней; вдобавок он редко когда, говоря о себе, не вплетал в подлинные факты вымысел, а в вымысел реальные события. Все это делает образ автора расплывчатым и вызывает необходимость навести резкость.

К тому же никто не рассматривал, как воспринимала Бабеля зарождающаяся ивритоязычная пресса, хотя среди его переводчиков и критиков были и те, кто начинал свою работу в 1920-х в СССР, а продолжал уже в новообразованном Израиле. Между тем книги Бабеля и вызванные ими споры использовались для формирования определенных политических позиций как среди русских, так и среди ивритоязычных читателей.

Исследование критического корпуса, основанного на произведениях Бабеля, и двух его самых личных текстов — дневника 1920 года и писем родным — позволит нам сделать вывод о принципиальной двойственности личности Исаака Бабеля; и о том, что иудаизм стал ключевым фактором формирования его как писателя. Мы увидим, как иудаизм и иудейские образы участвовали в создании художественного мира Бабеля, исследуем опорные точки отношения писателя к религиозному наследию своего народа, рассмотрим, как менялось его отношение к религии, и выявим документы времен Гражданской войны, отразившие события, которые происходили в местах традиционного проживания евреев Восточной Европы и которые также попали в дневник 1920 года, чтобы стать основой богатых и ярких образов бабелевской прозы.

Отчуждение как сродство

Понимание творчества и судьбы Бабеля возможно только в широком контексте того исторического периода, когда он жил и работал, в контексте смыслов, порождаемых еврейской интеллигенцией в мировой культуре того времени.

Как отмечает ведущий современный историк Поль Мендес-Флор, отношения еврейской культуры с доминантной культурой определяются тем, что сохранение культуры меньшинства требует сознательного усвоения ею моделей жизни, предлагаемых обществом, и приспособления отдельной личности к социальной системе взаимоотношений. Например, положение немецко-еврейской интеллигенции XX века во многом было сходно с положением евреев в царской и затем в советской России после революции. Еврейские интеллектуалы в Германии являли собой архетип «близкого чужака». В культуре большинства они оказывались «инсайдерами», однако социально-политическое отторжение евреев обществом затрудняло приспособление их к структуре социума, всегда накладывало печать «инакости». Часто еврейский интеллектуал оказывался отчужденным, и преодолеть это можно было, лишь отвергнув свою религиозную принадлежность, то есть крестившись. Однако метаморфоза идентичности не отменяла полностью маргинальности, инакости таких евреев, отрекшихся от еврейства.

Оставив общину, еврейские интеллектуалы погружались в светскую культуру, не унаследовав традиционных обычаев неевреев. Еврейская же интеллигенция удерживалась обществом снаружи — часто при помощи сознательной позиции, диктуемой «стыдом за своих», который иногда порождал неприятие господствующей культуры, часто гневное. Даже признанные в литературе, искусстве или науке еврейские интеллектуалы оставались чужаками.

Такого «далекого, но близкого» чужака можно понимать как инсайдера с когнитивной точки зрения, но аутсайдера с точки зрения социальной и нормативной. Когнитивно он инсайдер, поскольку его чужеродность предполагает сродство (хотя и не экзистенциальное отождествление) с миром жизненного опыта внутри социального контекста, в котором находится чужак; нормативно же чужак — аутсайдер, поскольку объективные факторы отчуждают его от общепринятых норм и ценностей.

Но отчего же еврейские интеллектуалы, несмотря на все усилия вживить свое сознание в область познания господствующей культуры, остаются чужаками, выпадающими из норм? Основной причиной этой фундаментальной отчужденности, маргинализации европейского еврейского интеллектуала было социальное отторжение. Желая слиться с обществом и раствориться в нем, добившись высокого интеллектуального статуса или ученой степени, еврейский интеллектуал разрывает завесу, пускает корни в культуре, становясь когнитивным инсайдером, но в отношении культурных смыслов, впитать которые возможно только с самого рождения, он не вполне оказывается наделен душевной силой, необходимой для полного включения в социум.

Человек, покидающий дом, видит много непривычного; но это не означает, что он станет молиться всем чужим богам, попадающимся ему на пути. Хотя интеллектуально еврей, вероятно, превратится в чужака и, возможно, интегрируется в доминантную культуру, духовно он, скорее всего, останется евреем. Это неискоренимое еврейство объясняется прочностью фундаментальных этнических привязанностей и моральных норм.

Еврейский дом

Исаак Бабель родился в 1894 году в Одессе, портовом городе на Черном море. В 1880-1920-х годах одесская еврейская община количественно уступала только варшавской и оказывала значительное влияние на еврейскую диаспору в других частях страны.

В 1897 году евреи составляли около трети городского населения; причем община стремительно увеличивалась, ее влияние росло благодаря тому, что евреи активно участвовали в экономической, политической, образовательной и культурной жизни Одессы. До Второй мировой войны в городе проживало более двухсот тысяч евреев; каждый третий одессит был евреем, но сначала погромы, а затем катастрофа Второй мировой войны нанесли чудовищный урон еврейской общине Одессы, отличавшейся необыкновенным разносторонним колоритом.

Одесская еврейская община, в которой родился Бабель, была едва ли не самой «западной» общиной черты оседлости. В Одессу стекались евреи со всей России и из-за границы (в частности, из галицийских Бродов и из Германии в 1820-1830-х годах). В начале XIX века Одесса стала важнейшим связующим звеном между черноморскими и средиземноморскими портами. В других регионах Российской империи евреи были ограничены в правах из опасения, что они составят конкуренцию христианам, и оказывались востребованы в Одессе именно потому, что поддерживали отношения с другими еврейскими общинами в пределах черты оседлости, умели вести с ними торговые дела. Евреи стали важнейшими посредниками одесской коммерции, занимали центральные посты в промышленных и торговых компаниях и превратили Одессу в крупнейший порт идишского мира.

Благодаря прочным связям с внешним миром отказ от еврейской религиозной традиции стал в Одессе обычным делом. Повсеместная ассимиляция впервые столь широко способствовала распространению русского образования. Сионистское движение начиная с 1890-х годов стало влиятельным, привлекало молодых интеллектуалов из городков черты оседлости. Еврейские литераторы, интеллектуалы, историки, активисты сионистского движения: Ахад а-Ам, Менахем Усышкин, Меир Дизенгоф, Владимир Жаботинский, Хаим Черновиц, Йеошуа-Хоне Равницкий, Менделе Мойхер-Сфорим, Семен Дубнов, Шаул Черниховский — лишь немногие из тех, кто публиковался в Одессе на русском и еврейском языках и участвовал в сионистском движении Одессы.