Людовик XI - Жак Эрс Страница 2

А. П. Левандовский

В ложные одежды Историю обряжают мемуары.

Когда работу историков предваряет легенда, написанная победителями, она становится непреложной и непререкаемой истиной.

Гораздо труднее уметь управлять своей волей, нежели повелевать миром от Востока до Запада.

Людовик XI царствовал лишь два десятка лет. Тем не менее, благодаря своим медальонам и железным клеткам, он приобрел в глазах романистов, драматургов и даже многих историков более яркий образ, чем его отец и дед — Карл VII и Карл VI, стоявшие у власти по сорок лет каждый. Он никого не оставлял равнодушным. Его манера выглядеть и править, подбирать советников и подручных сбивала с толку. Его обвиняли в том, что он плел мрачные интриги и прибегал к гнусным методам, сводя счеты. Его называли тираном, непредсказуемым, непревзойденным в искусстве притворства и обольщения. А главное — он был зачинщиком бесчинств, источником смуты, виновником династических ссор и бунтов, поставивших под удар единство королевства.

В 1440 году он, семнадцатилетний дофин, объединился с несколькими феодалами, восставшими против его отца. Этот бунт — Прагерия — был быстро подавлен, и ему осталось только молить о прощении и примирении. Семь лет спустя, вновь обвиненный в заговоре, изгнанный от двора, он отправился в Дофине как изгой и стал править этим краем как независимый государь, оставаясь глух к советам и предупреждениям короля; он женился без его согласия и, особо не таясь, заключал частные союзы в Италии и даже во Франции. Еще через десять лет, узнав о приближении королевской армии, командиры которой наверняка не имели добрых намерений, он поспешно сбежал втайне от всех, дрожа от страха, и укрылся у герцога Бургундского. Изгнанник, конечно, жил в достатке и комфорте, но его положение было унизительным. Король воспринял бунт сына с болью в сердце, как предвестие мрачного будущего. Столкновения между двумя партиями, клубки интриг, осуждение обласканных придворных, вдруг объявленных преступниками, привели в замешательство множество вассалов и общин. Кому повиноваться? Как предусмотреть будущее? Речь шла о их состоянии и даже жизни.

Тем не менее права Людовика на престол не подвергались сомнению, и он нетерпеливо ждал известия о смерти отца. Он не присутствовал на его похоронах. Едва провозглашенный королем, охваченный все той же лихорадочной спешкой и подлой мстительностью, он прогнал, отстранил, осудил чиновников, слишком хорошо служивших покойному королю и вовремя не переметнувшихся в его лагерь. В 1465 году его младший брат Карл Беррийский вовлек в новый бунт нескольких феодалов и вельмож, заявлявших, будто они помышляют лишь об общественном благе, и нашедших широкую поддержку. Хитрая лиса, король бесславно восторжествовал над этой плохо спаянной лигой, но оказался неспособен обеспечить мир и покой. Его царствование еще долго было эпохой заговоров и громких процессов над людьми, признанными сообщниками бургундцев, или англичан, или герцога Бретонского, или брата Карла, ставшего герцогом Гиеньским. Тот умер от внезапной болезни, и тотчас поползли слухи, будто Людовик отравил его. Эта легенда, повторяемая многими сочинителями либо от противной партии, либо из числа разочарованных, еще долго была в ходу.

Две гражданские войны — Прагерия и Лига общественного блага, — вызванные ссорами в королевской семье, многое сделали для закрепления за ним репутации самодура и смутьяна. Восстать против короля, своего отца, в тот момент, когда король старался восстановить страну и вернуть утраченные провинции, а затем, самому став королем, всеми силами не подпускать к делам своего брата, который, в отличие от него, умел внушить приязнь и преданность, казалось непростительным. Стыд и срам, и вся Франция — свидетель этого безобразия! Никогда еще со времен Гуго Капета королевство не знало подобного! До сих пор старший сын, не бунтарь и завистник, а, напротив, покорный и почтительный, всегда провозглашался наследником престола и готовился царствовать с самого отрочества. И никогда еще за предшествующую историю в хрониках не упоминалось о несогласии между правящим королем и королем будущим, даже если оно и существова-ло. Откуда же теперь, в 1440—1460-е годы, эти заговоры и мятежи, эти тяжелые обвинения, за которыми следуют лживые договоры, эти семейные драмы, полностью порывающие с прошлым?

Весьма легкомысленным оказался бы историк, доверившийся хроникам и мемуарам. Последние писались в то время во множестве; некоторые из них очень обстоятельны, многословны и часто тяжелы по стилю. Все это — труды сочинителей на жалованье: или придворных льстецов, или же людей, которые находились в изгнании и, питаясь затаенной злобой, кричали, что хотят лишь служить законному праву и справедливости. Мрачная легенда очень быстро оформилась и окрепла. Писатели и сатирические поэты, в основном от бургундской партии, этому много способствовали, пересказывая сплетни, содержавшие всякого рода обвинения. Эти сочинители — похоже, более многочисленные, чем те, что были преданы делу короля, достигли совершенства в описании прискорбного образа жестокого, бесчестного, подлого короля. Они неохотно возвышались до серьезного анализа ситуации, не старались взвесить все «за» и «против», а просто подхватывали байки, услышанные то тут, то там. Это чтиво, порой развлекательное, естественно, имело большой успех и столетиями позже стало источником вдохновения для целой армии писателей, черпавших сюжеты из кладезя занимательного вздора.

Однако История пишется не так. Не вдохновляясь непосредственно хрониками или рассказами из прошлого. Читать их, без всякого сомнения, очень увлекательно. Для того, кто хочет быстро восстановить нить событий и вынести несколько безапелляционных суждений, не слишком углубляясь в порой непростые исследования и не тратя на них время, эти тексты имеют очевидные преимущества: события изложены в них последовательно, подкреплены занятными анекдотами и пояснениями, что облегчает их восприятие. Но от них нельзя требовать большего, чем они могут дать. Хроника — это не подлинный «документ»; это обработка, «произведение» в полном смысле этого слова, наряду, например, с произведением искусства, и важно учитывать прежде всего условия его создания. Они не дают нам — и не могут давать — объективных сведений о действующих лицах, а лишь о самом авторе и его намерениях, о том, что ему было заказано, и о духе времени.

«Повествования» современников, разумеется, нельзя отвергать целиком. Помимо настроения авторов и их ангажированности они почти всегда дают ценные сведения об аро-мате эпохи. То, что они рассказывают о некоторых аспектах повседневной жизни людей, может служить ценным свидетельством, которого не почерпнуть из других, менее субъективных текстов. Но только не трактовка событий, заслуг или проступков, добродетелей и пороков основных игроков на политической арене; пойти у них на поводу — значит попасться в заранее расставленную ловушку и получить своего рода морализирующую сказку, которая историей не является. Не думаем же мы, что через сто или двести лет историки, интересующиеся нашей эпохой, ограничатся розыском всей своей «документации» в мемуарах наших политиков или послов, публицистов и журналистов?