Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры - Олег Хлевнюк Страница 2

Разгром «правых» и сталинский «большой скачок» начала 1930-х годов были важными этапами утверждения единоличной диктатуры Сталина. Вместе с тем кризисы и провалы не только способствовали консолидации Политбюро вокруг Сталина на почве «круговой поруки» и страха перед крахом режима, но и объективно ослабляли позиции Сталина, ставили под сомнение его курс. Хотя Сталин в этот период, безусловно, занял позиции лидера, в высшем руководстве страны сохранялись заметные элементы олигархии, проявления которых исследуются в соответствующих главах этой книги. Объясняя механизмы функционирования такой переходной модели, действовавшей в первой половине 1930-х годов, историки оперируют несколькими теориями.

Первая (по времени возникновения) утверждает, что политика высшего советского руководства в этот период определялась противоборством двух «фракций» — «радикалов» и «умеренных», между которыми колебался еще не имевший достаточных сил для утверждения личной диктатуры Сталин. Истоки этой версии уходят в 1930-е годы. Уже в то время в зарубежной печати появлялись сведения о противоречиях в сталинском руководстве, о столкновениях сторонников жесткого и боле, е мягкого курса. Эти противоречивые политические слухи были серьезно подкреплены публикацией в журнале «Социалистический вестник» материала под названием «Как подготовлялся московский процесс (Из письма старого большевика)» [5]. Статья, в которой излагались конкретные свидетельства о противостоянии в сталинском Политбюро, была анонимной. Годы спустя известный историк Б. И. Николаевский [6] признался в авторстве и заявил, что в «Письме старого большевика» он использовал свидетельства Н. И. Бухарина, с которым встречался в 1936 г. в Париже. В статье приводились действительно сенсационные данные. Николаевский утверждал, что за влияние на Сталина боролись сторонники умеренной политики и постепенного ослабления террора, во главе которых стоял член Политбюро, руководитель Ленинградской партийной организации С. М. Киров, поддерживаемый влиятельным советским писателем М. Горьким, и их противники во главе с Л. М. Кагановичем и Н. И. Ежовым. Последние одержали победу после убийства Кирова в результате террористического акта.

Достоверность версии Николаевского долгие годы невозможно было проверить при помощи архивов. Вдова Н. И. Бухарина А. М. Ларина, как только получила возможность опубликовать свои мемуары, категорически заявила, что никакой информации Николаевскому Бухарин не давал [7]. Однако ее аргументы были восприняты с недоверием [8]. В любом случае в истекшие десятилетия работа Николаевского оказывала огромное воздействие как на научную и учебную литературу, так и на свидетельства отдельных «очевидцев», корыстно использовавших привлекательную схему фракций в Политбюро. Так, например, поступил бывший генерал НКВД А. Орлов, построивший свою широко известную, но совершенно недостоверную книгу в основном на концепции Николаевского [9].

Версия Николаевского получила дополнительное подкрепление со стороны официальной советской пропаганды в годы хрущевской «оттепели». Краеугольным камнем хрущевской десталинизации было разделение старых соратников Сталина на «плохих» и «хороших». К первым причислили Берию, Маленкова, Молотова, Кагановича, Ежова. Среди вторых остались сам Хрущев, Ворошилов, Микоян, Калинин, Орджоникидзе, а также все репрессированные в 1930-е годы члены Политбюро. На «плохих» вождей были списаны преступления прежнего режима (при этом сам Сталин нередко выводился из-под критики, объявлялся жертвой интриг «плохих» членов Политбюро). При этом Хрущев смутно намекал, что «хорошие» члены Политбюро пытались бороться с произволом даже при жизни Сталина. В наиболее полном виде эти идеи были сформулированы в докладе Хрущева на XX съезде партии, а потом и в воспоминаниях старых большевиков, собранных историками-диссидентами. Поощряемые сверху в оборот разными путями были пущены новые версии о совещаниях высших партийных функционеров, которые во время XVII съезда ВКП(б) якобы вынашивали планы замены Сталина Кировым на посту генерального секретаря ЦК; о том, что сам Киров был убит по приказу Сталина, видевшего в ленинградском секретаре своего политического противника; об обстоятельствах смерти Орджоникидзе в результате конфликта со Сталиным; о выступлении Постышева на февральско-мартовском пленуме против репрессий и т. д.

Ни одно из вышеперечисленных свидетельств, правда, не было подкреплено какими-либо документами. Даже Хрущев, в распоряжении которого находились все архивы партии, предпочитал пользоваться воспоминаниями старых большевиков, вернувшихся из лагерей. Однако это обстоятельство мало смущало историков. Абсолютная закрытость советских архивов и, мягко говоря, скрытность советских политических деятелей была общеизвестной. Для многих историков было достаточно лишь намеков, прозвучавших в докладе Хрущева и в официальной советской печати, чтобы предположить, что за этими намеками стоят какие-то реальные факты и документы. В результате все нити свидетельств о столкновениях в Политбюро сплелись в запутанный клубок, в котором очень непросто различить слухи и реальные факты, конъюнктурные фальсификации и ошибки несовершенной памяти.

Следует, однако, признать, что привлекательность версии о наличии «фракций» в Политбюро заключалась не столько в свидетельствах Николаевского и других мемуаристов, сколько в ее достаточно органичном соединении с реальными фактами в истории первой половине 1930-х годов. Внимательное исследование всех доступных источников позволило историкам зафиксировать существенные колебания экономической, социальной, карательной, внешней политики, показать сложный характер движения к единоличной диктатуре [10]. Эти исследования до сих пор сохраняют свое значение.