Плач к Небесам - Энн Райс Страница 20

Когда он наклонился поцеловать отцовскую руку, мать стоялаочень близко.

— Сядь здесь, сын мой, — сказал Андреа. А когдапотом заговорил, в его голосе звучала энергия, которая вообще была присущаэтому человеку, несмотря на его возраст.

— Те, кто любит правду больше, чем любит меня, частоговорят, что я не из этого века.

— Синьор, если это так, — тут же вступил синьорЛеммо, — то этот век прошел впустую.

— Лесть и чепуха, — отрезал Андреа. — Боюсь,что это правда и что этот век прошел впустую, но здесь нет никакой связи. Как яговорил перед тем, как мой секретарь кинулся успокаивать меня, хотя в том небыло никакой необходимости, я не принадлежу этому времени, не подчинялся емураньше и не подчиняюсь теперь. Но я не буду мучить тебя перечислением моихнеудач, поскольку полагаю, что это будет скорее утомительно, чем поучительно. Япришел к решению, что твоя мать должна повидать этот мир, а ты должен повидатьего с ней. А Алессандро, давно мечтавший оставить герцогскую капеллу,согласился стать членом нашей семьи. Отныне он будет давать тебе уроки музыки,сын мой, поскольку ты обладаешь великим талантом и совершенствование в этомискусстве позволит понять тебе многое в этой жизни, если ты захочешь. Крометого, Алессандро будет сопровождать твою мать всякий раз, когда она будетвыходить из дома, и я желаю, чтобы ты отрывался от своих занятий иприсоединялся к ним. Твоя мать подвергла себя заточению, но ты не долженстрадать от ее неисправимой робости. Ты должен понять, как нравится ейкарнавал, ты должен увидеть, как наслаждается она оперой, как принимает теприглашения, которые скоро начнет получать. Тебе нужно понять, что онаразрешает Алессандро водить вас куда угодно.

Тонио не удержался и взглянул на мать. И тотчас увидел, чтоона безгранично счастлива. Алессандро смотрел на Андреа с обожанием.

— Для тебя начинается новая жизнь, — продолжалАндреа, — но я верю, что ты встретишь ее с радостью. Начнете же вы с того,что послезавтра отправитесь на праздник. Я не могу пойти. Вы будетепредставлять нашу фамилию.

Тонио попытался скрыть свое возбуждение. Он старался невыдать охватившую его чрезвычайную радость, но не мог сдержать восторженнойулыбки. Прикусив губу, он склонил голову и пробормотал слова благодарности,обращенные к отцу.

Когда он поднял голову, отец улыбался. Какое-то мгновениеТонио казалось, что отец наслаждается преимуществом своего положения над теми,кто находится в этой комнате. А может, он погрузился в воспоминания. Но потомдовольное выражение исчезло с его лица, и с легким негодованием Тонио отвергэто предположение.

— Я должен остаться наедине с сыном, — сказалАндреа, взяв Алессандро за руку. — И отпущу его не скоро. Так что дайтеему отоспаться утром. И еще, чуть не забыл. Подготовь вопросы, которые тысможешь задать его прежним наставникам. Дай им понять, что они здесьпо-прежнему нужны. Успокой их, скажи, что они не будут уволены, и чтобы этатема даже не возникала.

В улыбке Алессандро, в кивке его головы присутствовалоспокойное достоинство. Он, казалось, нисколько не удивлен.

— Отнеси свечи в мой кабинет, — велел Андреасекретарю.

Отец с трудом поднялся с постели.

— Пожалуйста, ваше превосходительство, останьтесьздесь, — попросил синьор Леммо.

— Иди, иди, — ответил Андреа, улыбаясь. — Акогда я умру, не говори, пожалуйста, никому, как я на тебя сердился.

— Ваше превосходительство!

— Спокойной ночи, — сказал Андреа.

И синьор Леммо покинул их.

Андреа двинулся к открытым дверям, жестом попросив Тониоподождать. Он прошел в большую прямоугольную комнату, в которой Тонио никогда небыл. К слову сказать он никогда раньше не заходил и в ту комнату, в которойнаходился сейчас, но следующая показалась ему просто восхитительной: черезвитражные окна открывался вид на канал, а книжные полки в простенкахподнимались до самого потолка. Он увидел на стенах карты с изображением всехвеликих территорий Венецианской империи. И даже с того места, где стоял, понял,что это была не нынешняя, а старая Венеция. Очень давних времен. Развебольшинство этих владений не было утрачено? Однако здесь, на этой стене,Венеция по-прежнему представала настоящей империей.

Тут он заметил, что отец стоит по ту сторону порога изадумчиво наблюдает за ним.

Тонио сделал шаг вперед.

— Нет, погоди, — сказал Андреа. Он произнес этопочти беззвучно, словно говорил сам с собой. — Не спеши войти сюда. Сейчасты еще мальчик. Но к тому моменту, как выйдешь отсюда, ты должен быть готов ктому, чтобы стать хозяином этого дома, как только я покину его. Теперь жепоразмышляй еще немного над той иллюзией жизни, которую ты для себя создал.Насладись собственной невинностью. Ее всегда начинают ценить только после того,как потеряют. Подойди ко мне, когда сочтешь себя готовым.

Тонио ничего не ответил. Он опустил глаза, сознательно ирешительно подчиняясь этому приказанию, и постарался припомнить всю свою жизнь.Он представил себя в старом архиве на нижнем этаже, услышал крысиную возню,плеск воды. Ему казалось, что движется сам дом, вот уже два столетия стоящий нарасположенном под ним болоте. А потом, подняв глаза, произнес быстро и тихо:

— Отец, позвольте мне войти.

И отец кивнул ему.

Лишь через десять часов Тонио снова открыл двери отцовскогокабинета. Чистый свет утреннего солнца просачивался с улицы, когда он шел вбольшую гостиную, а оттуда — к парадной двери палаццо.

Это отец велел ему выйти из дому, постоять в одиночестве наплощади и посмотреть на ежедневный спектакль — передвижение государственныхдеятелей взад и вперед по Брольо. А Тонио и сам хотел этого больше всего насвете. Ему казалось, что его окружает чудесная тишина, которую никто не можетнарушить.

Ступив на маленькую пристань у самой двери, он подозвалгондольера и проследовал на площадь.

До праздника Вознесения оставался всего один день, и народуна площади собралось, как никогда, много. Государственные мужи стояли длиннойвереницей перед Дворцом дожей и церемонно кланялись друг другу, а прохожиепочтительно целовали их длинные рукава.

Тонио подумал о том, что он совершенно один и совершенносвободен и теперь одно вовсе не равнозначно другому.

История, поведанная ему отцом, была полна потрясений ипропитана кровью реальности и огромной печалью. И судьба рода Трески была еечастью.