"Пятая колонна" и Николай II - Валерий Шамбаров Страница 20

Но в скором времени и на Ленина насели меньшевики. Обвинили его в том же самом, в чем он обвинял конкурентов с Капри — в «раскольничестве». Ведь и он ни с кем не намеревался делиться деньгами Шмидта, хотя партия сидела без средств. Тратил их, как хотел, сохранял для большевиков отдельный руководящий «Центр», издавал собственную газету «Пролетарий». Меньшевики вспомнили, что Шмидт завещал наследство РСДРП. Стали требовать передать его Центральному Комитету, а ЦК был меньшевистским. Владимир Ильич долго отбивался.

Наконец, ЦК пригрозил разорвать отношения с ленинской группировкой. А единство партии пока еще было важным для выборов в Думу, участия в международных мероприятиях — зарубежные социал-демократы гораздо больше считались с Плехановым, а не с Лениным. Скрепя сердце Владимир Ильич сдался. В 1910 г. состоялся пленум ЦК. Фракционность и терроризм осудили, издание отдельной газеты «Пролетарий» прекращалось. Дольше всего спорили за деньги Шмидта. Уступать их меньшевистскому ЦК Ленин наотрез не желал.

Обратились к «третейскому суду» Германской социал-демократической партии и выработали компромисс. Деньги передавались немецким «держателям» — Каутскому, Кларе Цеткин и Мерингу — с условием, что они будут выделяться только на общепартийные цели с согласия меньшевиков и большевиков. Теперь «держатели» стали платить весьма скромное жалованье членам ЦК, сотрудникам редакции общепартийной газеты «Социал-демократ». Ленину пришлось урезать запросы, переехать из четырехкомнатных апартаментов в двухкомнатную квартирку.

А чтобы вытянуть у «держателей» суммы побольше, требовались общепартийные проекты, с которыми согласился бы меньшевистский ЦК. Вот тут Ленин ухватился за идею Красина и Горького — создать партийную школу для подготовки «рабочих пропагандистов». Она была гораздо беднее, чем на Капри. Из России приехали 15 учеников, сняли несколько домиков в пригороде Парижа, Лонжюмо. Готовили еду артелью, жили по-дачному. Зато преподавателей Ленин набрал чуть ли не больше, чем слушателей. Занятия вели он сам, Зиновьев, Каменев, Семашко, Рязанов, Раппопорт, Стеклов, Арманд, Финн-Енотаевский, Луначарский, Вольский, помогала Крупская.

Практическая ценность такой работы была нулевой. Из 27 учеников двух школ 4 оказались полицейскими провокаторами. А заметный след в революции оставил лишь один — Орджоникидзе. Но Ленин смог под свою школу получить из «общих» денег приличную сумму. Здесь он выступал руководителем, утверждая перед представителями из России свое положение лидера. А вдобавок школа ознаменовалась для него бурным романом с Инессой Арманд.

Кстати, российские правоохранительные органы вскрыли и японские источники финансирования оппозиции во время войны. Их не скрывали, Департамент полиции издал брошюру «Японские деньги в русской революции». Приводились доказательства, документы. Под удар попали не только скрывающиеся нелегалы, но и видные общественники, депутаты Думы — Милюков, Струве, Чернов, Долгоруков, Натансон и др. Но российская общественность брошюру… проигнорировала. Восприняла ее однозначно: «царский режим» опустился до грязной клеветы, силясь дискредитировать своих противников, честных и достойных людей.

Григорий Ефимович Распутин вспоминал о себе: «В 15 лет в моем селе в летнюю пору, когда солнышко тепло грело, а птицы пели райские песни, я ходил по дорожке и не смел идти посредине ее… Я мечтал о Боге… Душа моя рвалась вдаль… Не раз, мечтая так, я плакал, и сам не знал, откуда слезы и зачем они. Постарше с товарищами подолгу беседовал о Боге, о приходе, о птицах… Я верил в хорошее, в доброе… и часто сиживал я со стариками, слушал их рассказы о святых, о великих подвигах, о больших делах, о Царе Грозном и многомилостивом… Так прошла моя юность. В каком-то созерцании, в каком-то сне… И потом, когда жизнь коснулась, дотронулась до меня, я бежал куда-нибудь в угол и тайно молился… Неудовлетворен я был. На многое ответа не находил… И грустно было…»

Он рассказывал о своих ранних паломничествах в сибирские скиты и монастыри. О том, как познакомился в этих походах с такой же богомолкой Прасковьей, женился на ней, родились трое детишек. А потом было главное. Когда он работал в поле, ему явилась Сама Пресвятая Богородица, благословила Григория и исчезла. Старец Макарий Актайский истолковал, что ему предназначена какая-то важная миссия. По его совету Распутин оставил семью, хозяйство, отправился уже в настоящие дальние странствия — на Афон, на Святую Землю…

Царя и Александру Федоровну увидели в нем что-то очень и очень близкое, теплое, чистое. Они сами в паломнических поездках по России ощутили всю силу именно такого, народного, православия — простого и искреннего, без мудрствований, без наносной мишуры. Как прозрачная, невыразимо вкусная родниковая вода, с которой не могут сравниться никакие изысканные напитки. В лице Григория Ефимовича они как раз и нашли такой родник. Документы свидетельствуют, что их встречи начались еще до того, как понадобилась врачебная помощь Распутина, в домике фрейлины императрицы Анны Вырубовой.

В декабре 1906 г. Григорий Ефимович подал прошение на высочайшее имя о прибавлении второй фамилии — Распутин-Новый, ссылаясь на то, что в его краях фамилия Распутин была слишком распространенной. Государь удовлетворил прошение. А 12 марта 1907 г. Николай II записал в дневнике: «Вечером покатались и заехали к Анне В. Видели Григория с Феофаном: так было хорошо!» 6 апреля следующая запись: «Имели радость повидать и поговорить с Григорием. Обедала Анна».

Но в это же время произошло охлаждение государя с великим князем Николаем Николаевичем. До сих пор он считался опорой царя, претендовал на роль главного советника. Хотя он был человеком совсем иного склада — англофилом, вращался в масонских кругах, увлекался спиритизмом, а в армии его прозвали «Лукавый» за чрезмерное честолюбие, жажду власти, интриги и мстительность. Так что душевной близости никак не получалось. Царь доверял ему как родственнику, как военному — и все же чувствовал «чужое». А весной 1907 г. наложились семейные дрязги великих князей.

Сестрам-черногоркам, в свое время познакомившим Николая II с Григорием Ефимовичем, до чистоты православия тоже было далеко — их тянуло ко всему «потустороннему», и мода на Распутина как на «диковинку» отлично уживалась у них с всевозможными оккультными увлечениями. У одной из них, Станы, были отвратительные отношения со своим мужем, герцогом Лейхтенбергским. Но она уже давно сошлась через сестру с братом ее мужа — великим князем Николаем Николаевичем. В конце 1906 г. Стана наконец-то смогла получить от мужа согласие на развод. Они с любовником подали прошение о вступлении в брак.

Николай II скрепя сердце дал согласие, ведь речь шла о законном оформлении уже существующих отношений. Но отнесся крайне отрицательно и к разводу, и к браку. То и другое противоречило православным канонам, Стана фактически выходила замуж за близкого родственника, две родных сестры становились женами родных братьев. Царь на венчании не присутствовал. Конечно же, и Распутин никак не мог одобрить такой брак. Возможно, говорил об этом. А его сближение с царской семьей и собственное отдаление великий князь Николай Николаевич и сестры-черногорки восприняли так, как привыкли понимать они сами — как соперничество за влияние на Николая II.

Конец ознакомительного фрагмента