Герои Смуты - Вячеслав Козляков Страница 20

События, сопровождавшиеся кровопролитными боями и опустошающим пожаром, невозможно было забыть. Они показали, что бессмысленно, как раньше, обсуждать вероятное воцарение в Москве королевича Владислава. Надежда на выход из тупика и освобождение могла быть связана только с земским ополчением.

Король Сигизмунд III, получив известия о московском пожаре 19 марта, возложил всю вину на Прокофия Ляпунова и других «изменников». Он повторял придуманное объяснение: что события в Москве начались-де как превентивные действия, что существовали угроза польско-литовскому гарнизону и заговор против самих бояр в Москве. Пусть так, но масштабы бедствия, постигшего Московское государство, оказались несоизмеримыми с возможными последствиями от появления под Москвой земских ратников. Под Смоленском вряд ли до конца понимали, что происходило в тот момент за пределами разоренной Москвы. Началом всех событий там посчитали слухи о том, что король Сигизмунд III не хотел дать на царство королевича Владислава, «а хочем будто Московъсково государства доступати к Польше и к Литве». Выступление Ляпунова напрямую связывали с действиями патриарха Гермогена: «…и после того по сылке и по умышлению Ермогена, патриярха Московъскаго с Прокофьем Ляпуновым почала на Москве во всяких людех быти великая смута, и на наших польских и литовских людей ненависть и неверство положили, и хотели наших людей выслати из Москвы неволею, и иные многие свои грубости учинили, послуша злого умышления».

Конфигурацию ополчения, пришедшего под Москву, в королевской грамоте интерпретировали своеобразно, выделив, кроме Ляпунова, прежде всего ярославского воеводу некняжеского происхождения (со знакомым формантом фамилии на ский /-цкий) и казачьих предводителей: «…а надеялись на Прокофья Ляпунова с товарыщи, да на Ивашка Волынсково, да на Ивашка Заруцково, да на Ондрюшка Просовецково и на иных воров, которые з городов пошли к Москве розными дорогами». Последнее обстоятельство — о разных путях, какими ополчение шло к Москве, — передано верно. Под Смоленском обвиняли людей, собравшихся в поход, что они «свое крестное цолованье преступили», то есть нарушили присягу королевичу Владиславу, «и с нашими польскими и литовскими людьми бои учинили». Говорили и об опасности, грозившей московской Думе и всем сторонникам короля и королевича в Москве: «…и над вами бояры и надо всеми теми, которые нам добра хотели, всех вас смерти довести хотели». Разорение Москвы объявлялось Божьей карой и наказанием за «измену и воровство»: «…и затем многая кровь изменничья пролилась, посад в каменном городе и в деревяном весь вызжен» [109].

Как воспринимали произошедшее те, кто ждал освобождения страны? Об этом дает представление «Новая повесть о преславном Российском царстве». Она полна призывов к тому, чтобы спасти столицу: «Что стали, что оплошали? Чего ожидаете и врагов своих на себя попущаете и злому корению и зелию даете в земле вкоренятися и паки, аки злому горкому пелыню распложатися?» У людей появилось ощущение, которое переживается в очень редкие периоды истории, когда нужно сделать свой выбор и действовать по принципу «сейчас или никогда». «Время, время пришло», — буквально кричит автор «Новой повести» своим современникам о наступившей беде. Он призывает их к «подвигу», просит не терпеть дальше, проявляя свое «нерадение» и «недерзновение», а умереть «за правду», выступив против своих врагов [110].

Действия Прокофия Ляпунова и других воевод земского ополчения «освятили» своими грамотами в Троицесергиевом монастыре. Трудно найти в публицистике Смутного времени слова сильнее, чем те, что звучат в грамотах архимандрита Дионисия и келаря Авраамия Палицына [111], рассылавшихся из Троицесергиева монастыря «в Казань и во все Понизовые городы, и в Великий Новгород и Поморье, на Вологду и в Пермь Великую». Троицкие грамоты должны были заставить эти города оказать помощь земскому движению. «Где святыя Божий церкви и Божие образы? — риторически вопрошали архимандрит Дионисий, келарь Авраамий и «соборные старцы». — Где иноки многолетными сединами цветущия и инокини добродетелми украшены, не все ли до конца разорено и оборугано злым поруганием? Где народ общий християнский, не все ли лютыми и горкими смертьми скончашася? Где множество безчисленное во градех и в селех работные чади християнства, не все ли без милости пострадаша и в плен розведены? Не по-щадиша бо престарившихся возрастом, не усрамишася седин старец многолетных и с(о)савших млеко младенец, незлобивая душа, вси испиша чашу ярости праведного гнева Божия». Вслед за этими проникновенными словами следовал призыв к объединению, «чтоб служивые люди безо всякого мешкания поспешили к Москве, в сход, ко всем бояром и воеводам и всему множество народу всего православного християнства». Троицкие власти умоляли не пропустить время и как можно быстрее помочь «ратными людми и казною», для того «чтоб ныне собранное множество народу хрестьянского войска здеся на Москве, скудости ради, не розошлося» [112].