Рок семьи Романовых. "Мы не хотим и не можем бежать..." - Хелен Раппапорт Страница 20

Только в понедельник, 19 марта, генерал Алексеев наконец получил ответ от Временного правительства, содержавший согласие выполнить три просьбы Николая. После того как он вернется в Царское Село и его дети оправятся от кори, его семья сможет «беспрепятственно доехать до Мурманска»24. Как стало известно позднее, правительство посчитало, что следует дать согласие на выполнение этих просьб для того, чтобы завоевать доверие Николая и обеспечить его скорый и добровольный отъезд из Ставки. У Николая состоялась долгая беседа с Хэнбери-Уильямсом, и он нехотя признал, что если ему действительно придется покинуть страну, то охотнее всего он отправится именно в Англию25. И Хэнбери-Уильямс, и Бьюкенен настойчиво призывали британское правительство дать убежище Романовым, но британское министерство иностранных дел по-прежнему инструктировало Бьюкенена действовать с осторожностью. «Что касается будущих передвижений императора, то мы, разумеется, будем рады узнать, что он покинул Россию, хотя бы в интересах его личной безопасности». Вместе с тем сэр Джордж был проинформирован, что «его величеству не было, однако, направлено никакого приглашения прибыть в Англию, и представляется весьма сомнительным, что такое развитие событий было бы желательным»26. Позиция британского правительства по-прежнему состояла в полнейшем нежелании что-либо делать.

В своем разговоре с Бьюкененом, состоявшемся позже в тот же день, Милюков, однако, продолжал настаивать на том, чтобы британцы дали обещание принять Романовых и, как писал Бьюкенен, спросил меня, «известно ли мне, не ведутся ли какие-либо приготовления для приема его величества в Англии». На следующий день последовали новые просьбы о том, чтобы Бьюкенен сделал упор на необходимость безотлагательного решения этого вопроса, поскольку Временное правительство уже открыло свои карты, обнародовав «намерение отправить Николая II за границу» – это было подтверждено министром юстиции Александром Керенским на состоявшемся в тот же день заседании Московского Совета рабочих и солдатских депутатов. На петроградских заводах уже проходили митинги, на которых разгневанные рабочие требовали возмездия «свергнутому Николаю Кровавому». «У нас нет никаких гарантий, что этот упырь не будет предпринимать новых попыток вторгнуться в нашу жизнь», – говорилось в одной из резолюций. Другие рабочие требовали ареста всех членов дома Романовых. Отречения было недостаточно, в воздухе носилось требование о цареубийстве27. К 20 марта Хэнбери-Уильямс был уже охвачен тревогой. «Уже есть проявления анархизма, – записал он в дневнике, – и будет большой удачей, если императорскую семью удастся вывезти благополучно хотя бы куда-нибудь»28.

В ответ на призывы заключить Николая в тюрьму и даже казнить его Керенский настойчиво повторял, что правительство взяло на себя ответственность за личную безопасность царя и его семьи и что оно будет выполнять свои обязательства неукоснительно. Совсем скоро под его личным контролем они все будут перевезены в Мурманск, а оттуда отплывут в Англию29. Но плывет ли уже за ними корабль? – спрашивал измотанный сэр Джордж Бьюкенен в своей очередной, которой уже телеграмме в Лондон, отправленной 20 марта. Министр иностранных дел Временного правительства Милюков «категорически настаивает на отъезде царя и считает само собой разумеющимся, что Британия пришлет корабль, чтобы его забрать»30.

Но официальное предложение так и не приходило; британский кабинет министров явно умышленно затягивал дело. Максимум что он мог предложить в ответ на исступленные призывы Милюкова и Бьюкенена, было предположение, что Дания или Швейцария, возможно, были бы лучшим местом для убежища императорской семьи31. Это было неудачное предложение – Дания для Антанты была вариантом нереалистичным, поскольку она находилась слишком близко от Германии. Такая близость представляла бы «серьезную опасность, ибо его императорское величество мог бы оказаться в центре германских интриг»32. Надо было также иметь в виду и другие политические соображения: премьер-министр Великобритании Дэвид Ллойд Джордж лишь недавно поздравил русский народ с революцией, ставшей «самой лучшей службой», которую тот «до сих пор сослужил делу, ради которого народы Союзных держав сражаются с августа 1914 года»33. «Пожалуй, он несколько перегнул палку», – подумал король Георг, прочитав эти слова, хотя оказалось, что такая формулировка была выбрана по совету русского посла в Лондоне Набокова34.

К этому времени Милюков был уже серьезно встревожен тем, что его правительство не сможет защитить царя, если революционеры двинутся маршем из Петрограда на Царское Село, и на сей раз он задал вопрос прямо: готов ли «король и правительство его величества… незамедлительно предложить императорской семье убежище в Англии?»35 Он признался французскому послу Палеологу, что хочет, чтобы они уехали, «в основном ради того, чтобы избавить их от невзгод, связанных с заточением и судом, которые, в свою очередь, еще усугубили бы проблемы, стоящие перед правительством»36. Дальнейшее пребывание царя в России было дестабилизирующим фактором; а его отъезд «сделал бы Временное правительство более сильным и помог бы успокоить ситуацию»37. Милюков также надеялся, что британцы смогут гарантировать, что «Николай воздержится от вмешательства в российскую политику, пока будет пребывать на английской земле»38. И в России, и вне ее бывшая императорская семья быстро стала для него и его коллег головной болью, и они отчаянно желали от нее избавиться.

* * *

Перед тем как наконец покинуть Ставку 21 марта и после того, как ему объявили, что отныне он находится под официальным арестом, Николай составил последний приказ своим войскам, в котором говорилось, что он верит в их неизменную любовь и преданность России и их стремление продолжать свою битву на Западном фронте. Затем он сдержанно попрощался со своими офицерами и, в частности, с верными казаками царской охраны. Казалось, что «люди вокруг него расстроены куда больше, чем он сам», вспоминал впоследствии один из офицеров, но позже Николай записал в своем дневнике: «Сердце у меня чуть не разорвалось»39. Затем он пообедал со своей матерью и во время обеда опять повторял, как ему хотелось бы остаться в России. Однако она просила его не медлить после того, как он вернется в Царское Село – и сразу же покинуть Россию, даже если дети еще больны40. Мать и сын продолжали сидеть в поезде Марии Федоровны до тех пор, пока в 16:30 не состоялось «ужасное, мучительное прощание», как позднее вспоминала вдовствующая императрица. Через четверть часа Николай, одетый в свой простой защитного цвета мундир «с георгиевским крестом в петлице», уже стоял у окна вагона отходящего поезда. «Выражение его лица, – вспоминал Сандро, – было бесконечно печально». Вот поезд поехал прочь, и скоро стала видна только «струя дыма на горизонте». Николай уезжал из ветреного и морозного Могилева назад в Царское село. Вскоре после отъезда он коротко проинформировал своих спутников: «Вы уже знаете? Меня лишили свободы». Небрежный тон, которым это было сказано, напомнил одному из них знаменитое “Rien!” [12] в дневнике Людовика XVI, написанное им в тот день, когда пала Бастилия41.