Жильбер Ромм и Павел Строганов. История необычного союза - Александр Чудинов Страница 20

Я не люблю общества людей, с кем нельзя говорить свободно. Вообще, каждый должен посещать лиц своего ранга. Под равных не нужно подстраиваться, что не в моем характере. Поэтому я общаюсь с дворянами лишь постольку, поскольку это необходимо. Я прекрасно знаю, что в деревне они ищут общества буржуа за неимением иного. Но их авансы меня не обманут и не заставят отказаться от своих простых манер, чтобы им понравиться. Посещение великих всегда наносит вред малым [188].

Гораздо охотнее, выезжая в сельскую местность (а ей принадлежало несколько участков земельных угодий в окрестностях Риома), мадам Ромм общалась с деревенскими жителями: «ей доставляло большое удовольствие слушать своих арендаторов» [189], обсуждать с соседями «домашнее хозяйство, плохие урожаи и расходы» [190].

Но хотя мадам Ромм и чувствовала себя гораздо свободнее с простыми селянами, детям своим она желала успешной карьеры в более высоких сферах общества и постаралась дать им лучшее из доступного для них образования. Жильбер, пораженный прогрессирующим недугом, не мог, подобно братьям, покинуть Риом в поисках знаний и учился в родном городе. К сожалению, документы, находящиеся в моем распоряжении, не сообщают о том, в каком возрасте Ромм начал учебу. Остается верить на слово моим предшественникам, надеясь, что у них были более подробные источники, которые они, правда, не указали. По утверждению М. де Виссака, первым наставником Ромма был аббат Батиа, каноник церкви Сен-Амабль (это его брат в дальнейшем станет мужем Антуанетты) [191]. А примерно 14 лет от роду, по словам Р. Бускейроля, Жильбер поступил в Ораторианский коллеж Риома [192]. История этого учебного заведения подробно освещена в целом ряде исследований [193], благодаря чему мы можем достаточно наглядно представить себе, как происходило приобщение нашего героя к наукам.

Основанный в 1618 г. коллеж в 1657 г. перебрался в новое здание, где и располагался до своего окончательного закрытия в годы Революции. В XVIII в. здесь одновременно училось до 800 человек. Ну а поскольку для занятий имелось лишь 9 залов, студентам приходилось плотно усаживаться на скамьях, держа записи на коленях: для столов не оставалось места. Впрочем, эта теснота имела и свои преимущества. В холодные овернские зимы так было гораздо теплее слушать лекции, ведь помещения коллежа не отапливались. По соглашению между властями города и конгрегацией ораторианцев студенты в принципе учились бесплатно, хотя реально им все же приходилось ежегодно сдавать на нужды коллежа небольшую сумму – от 15 до 30 су с человека.

Учебный год длился десять с половиной месяцев: с 15 октября до конца августа. Занятия начинались в 7.30 утра и продолжались, в зависимости от времени года, до 13.30, 14 или 14.30. В целом учебная нагрузка составляла примерно 25 часов в неделю.

Несмотря на относительно небольшое число преподавателей (12–14, включая руководство коллежа), программа была достаточно насыщенна и разнообразна, как, впрочем, и в других ораторианских учебных заведениях того времени. Уже упоминавшееся противоборство между иезуитами и янсенистами охватывало и сферу образования, из-за чего в ней параллельно существовали две принципиально различные педагогические системы: собственно иезуитская и ораторианская, ориентированная на галликанские ценности янсенизма. Если иезуитская педагогика отдавала приоритет классическому образованию, то ораторианцы, напротив, делали упор на изучение живого французского языка и точных наук. Правда, латынь в риомском коллеже все-таки преподавалась, но ей было отведено достаточно скромное место. Студенты читали Федра, Корнелия Непота, Вергилия, Квинта Курция, Тита Ливия, Горация, Тацита и Цицерона. Древнегреческому языку риомские ораторианцы не учили, зато отводили приоритетное место французской литературе Нового времени. Так, например, в сохранившийся до наших дней и публикуемый почти во всех историях риомского коллежа перечень учебных пособий за 1788 г. включены труды Николя Буало-Депрео, Жан-Батиста Руссо, Жана Лафонтена и трактат по французской орфографии. Много времени отводилось также познанию истории, причем не только античной, но и современной.

Однако, пожалуй, ярче всего различие между иезуитским и ораторианским образованием проявилось в их отношении к точным и естественным дисциплинам. В отличие от иезуитов, ораторианцы уделяли этим предметам повышенное внимание. В риомском коллеже для преподавания физики был приглашен даже специальный учитель: в годы учебы Ромма – П. Шабер (P. Chabert). Студенты изучали также математику и физическую географию, прежде всего самой Оверни.

По мнению современных историков педагогики, для XVIII в. ораторианское образование было поистине новаторским и наиболее близким к современному [194]. Правда, сам Жильбер Ромм имел на сей счет совсем иное мнение. Много лет спустя после окончания им в 1770 г. коллежа именно Ромм, будучи председателем Комитета общественного образования, выступит 20 декабря 1792 г. в Конвенте с докладом, нанесшим смертельный удар как его собственной alma mater, так и другим аналогичным учебным заведениям Франции. «Глупое уважение к этим монашеским институтам, – скажет Ромм, – до сих пор способствовало сохранению пороков и недостатков образования, что уже давно и самым радикальным образом противоречит повсеместному прогрессу искусств и философии. В то время как в сфере литературы (dans la république des lettres) все изменяется, все совершенствуется, коллежи – эти школы заблуждений и предрассудков – застыли, словно в летаргическом сне, под властью рутины, порожденной суевериями и деспотизмом. Люди не хотят больше обучения, которое душит гений, продлевает им детство дольше, нежели того требует природа, и после многих лет кропотливого и упорного труда оставляет у человека только ощущение собственного невежества или же нелепого самодовольства. Ни один из этих институтов не может быть сохранен…» [195]

Впрочем, едва ли такое мнение сложилось у Ромма еще в годы учебы или даже сразу по ее окончании. Скорее всего, подобная инвектива против религиозных учебных заведений являлась логическим продолжением той непримиримой борьбы против церкви, которую он вел уже во время Революции. В юности же Ромм был весьма далек от воинствующего антиклерикализма, присущего ему в зрелые годы. Более того, позволю себе усомниться в правомерности предположения А. Галанте-Гарроне о том, что учащиеся риомского коллежа, как и других французских коллежей и школ второй половины XVIII в., еще на студенческой скамье впитывали «запретные» идеи философов-просветителей, «распалявшие недовольство и нетерпение молодых поколений» [196]. Поскольку бумаги Ромма не содержат ни прямых, ни косвенных указаний на его знакомство в юности с произведениями философов французского Просвещения, историк строит свою гипотезу на том, что, во-первых, в двадцатилетнем возрасте Ромм читал и конспектировал Дж. Локка (а где Локк, мол, там и Руссо [197]), а во-вторых, что распространение просветительских идей носило тогда повсеместный характер.