Человек на все рынки: из Лас-Вегаса на Уолл-стрит. Как я обыграл дилера и рынок - Эдвард О. Торп Страница 20

Мне было скучно, и я стал читать на лекциях Daily Bruin, ежедневную студенческую газету УКЛА. Тем самым я задел его чувство собственного достоинства, а этого, как я понял впоследствии, ни в коем случае нельзя делать в отношениях с людьми, если вы не хотите завести себе врагов на всю жизнь. Мое поведение задело его настолько, что он время от времени прерывал свое переписывание и, когда ему казалось, что я совершенно поглощен своим чтением, внезапно задавал мне вопросы. Я давал правильный ответ и возвращался к своей газете.

Однажды утром наступила развязка. Накануне я поздно вернулся со свидания с Александрой и провел всю ночь до утра за несложной, но объемной домашней работой, которую надо было сдать к началу учебного дня. Я сбежал вниз по ступенькам аудитории, чтобы сдать свою работу, и как раз, когда я протянул ее преподавателю, часы начали бить восемь. Он взглянул на меня и сказал: «Не-а». Я швырнул работу на стол и крикнул: «Что значит “не-а”?» После этого, прямо на глазах у ошарашенных студентов, я сказал ему все, что я думаю о его преподавании. Я сел на свое место, все успокоились, и лекция пошла как обычно. Задним числом я понимаю, что меня всегда раздражали те, кого я считал мелочными, негибкими посредственностями. Впоследствии я понял, что вступать с ними в прямое столкновение глупо. Позже я научился по возможности избегать их или, если это было невозможно, справляться с ними хитростью.

Через неделю меня вызвали к декану. Он сказал мне, что администрация рассматривает несколько вариантов наказания за мое неуважительное поведение, в том числе и отчисление из университета. Это привело бы не только к окончанию моей научной карьеры, но и, поскольку дело происходило в 1951 году, во время войны в Корее, к отмене моей призывной категории 1S, которая давала студентам отсрочку от призыва. Если бы меня отчислили, я получил бы категорию 1А – первую в очереди на призыв. С нею я почти неизбежно оказался бы в армии всего через несколько недель. Надо сказать, что к призывной комиссии, ближайшей к УКЛА, в основном были приписаны студенты с отсрочками по категории 1S. Те немногие, у кого была категория 1А, призывались раньше прочих и уже ушли в армию. Теперь на войну отправлялись и студенты с категорией 1S. Каждую неделю я недосчитывался еще нескольких своих однокурсников. К счастью, я был приписан к призывной комиссии по месту жительства отца, в той части Лос-Анджелеса, в которой было много призывников категории 1А и очень мало студентов. Поэтому, имея категорию 1S, я должен был быть призван в числе самых последних. Все это означало, что категория 1S должна была позволить мне продолжать учебу, пока я числился студентом УКЛА.

Решение о моем дисциплинарном взыскании было передано на усмотрение замдекана. К этому времени я полностью осознал все последствия своей неосмотрительности и грубости. Я встретился с замдекана, который оказался на удивление понимающим, и мы договорились о компромиссе. Я должен был лично извиниться перед преподавателем. До конца учебного года мне давался испытательный срок. Мое поведение должно было быть безупречным. Я не должен был участвовать в качестве кандидата в выборах на какие-либо должности в студенческих организациях. Последнее требование меня удивило, но впоследствии я узнал, что декана беспокоили политически независимые и активные студенты. Это была эпоха маккартизма и присяг в благонадежности, и декан стремился ограничить возможные проблемы, которые студенческое самоуправление могло создать для администрации.

К тому моменту, когда я пришел в кабинет профессора со своими извинениями, я уже понимал, что поступил глупо и невежливо, и искренне сказал ему, что мой поступок был недопустимым и что я сожалею о своем поведении. Однако оставалась неразрешенной более серьезная проблема – то, что я сказал о его преподавании. Мои слова уязвили его чувство собственного достоинства. Если бы я не отрекся от них достаточно убедительным для него образом, он никогда не простил бы меня. Мои собственные принципы и чувство самоуважения не позволяли мне унижаться и лгать, сколь бы высоки ни были ставки для меня лично. Нужно было найти другой способ. Я сказал, что понял, что его методы преподавания уникальны, и что студентам, даже если они и не в состоянии это осознать и оценить, редко удается встретить преподавателя его уровня. Это утверждение было правдой, но понять его можно было по-разному. Он выбрал именно то толкование, на которое я рассчитывал. Когда я уходил из его кабинета, профессор сиял, моя карьера была спасена, а я стал более вежливым и в какой-то мере более взрослым человеком.

На этом, третьем курсе мои оценки снизились, и, хотя на следующий год, когда я учился на последнем курсе, они снова улучшились, запись об испытательном сроке по-прежнему оставалась в моем личном деле. Поэтому то, что меня выбрали в члены общества Фи-Бета-Каппа [32], стало для меня неожиданностью. Нужно признать, что я легко отделался. Ничего этого не случилось бы, если бы я своевременно задал себе два вопроса: «Чего ты хочешь добиться этим поступком?» и «К чему, по-твоему, он приведет?» Жаль, что тогда они не пришли в голову. Ответы мне бы не понравились. В будущем эти два вопроса стали для меня важными ориентирами.

Родители Александры были евреями из верхнего слоя среднего класса; у них была прибыльная компания по производству пластмасс. Когда я приходил к ним, они относились ко мне благосклонно и вежливо, но не собирались выдавать свою дочь за нищего безбожного студента с неясными перспективами. На последнем курсе, за несколько месяцев до окончания нашей с Александрой учебы, когда я все еще был слишком молод, незрел и не способен предложить какой-либо девушке надежное, стабильное будущее, мы расстались в слезах. Я был так подавлен этим, что даже не пошел на церемонию вручения дипломов. Мне не с кем было поделиться своим горем. Вивиан, которая была не близко, но знакома с Александрой, была на праздновании ее диплома. Меня туда не пригласили. Мои друзья получили свои документы и разъехались.

Чтобы отметить получение диплома, я устроил себе полуторамесячные каникулы. Мы с приятелем взяли мой старый дешевый седан и поехали на Манхэттен. В пути мы спали в машине, а в Нью-Йорке была квартира, которую предоставили мне на те четыре недели, которые мы там провели. Мы обходились малым, в основном тратя деньги на бензин и еду.

В самом начале нашего путешествия на другой конец страны мы заехали в Лас-Вегас. Приехали туда около полуночи и искали место, где могли бы переночевать в машине, не привлекая внимания полиции. Найдя обширный и, по-видимому, безлюдный парк, мы остановились в нем около туалетов. Поскольку нам нужно было принять душ, мы разделись, набрали воды из крана для поливочного шланга и обтерлись водой в свете автомобильных фар. Тут мы услышали голоса – множество голосов. В парке было полно бездомных, в том числе целых семей, причем, как мы узнали на следующее утро, многие из них потеряли все свои деньги в азартных играх. К счастью для них, летние ночи были теплыми. На следующий день перед отъездом мы рискнули поболтаться у бассейна в одном из казино на Стрипе [33] и встретили там компанию из трех девушек. Они дали нам пятаков для игровых автоматов, к которым я подходил с некоторой опаской: мне еще не было двадцати одного и по закону я не имел права играть в азартные игры. Очень скоро я выиграл небольшой джекпот. Зазвенели звонки, замигали лампочки, и в лоток автомата высыпалось несколько долларов пятицентовыми монетами. Мы потратили этот дар судьбы на еду и напитки для всех пятерых.