Федюнинский - Сергей Михеенков Страница 21

Спустя многие годы в своей книге «Поднятые по тревоге» генерал Федюнинский напишет о тех днях, наполненных тревогой и ожиданием: «Отношения между Советским Союзом и Германией оценивались в то время как нормальные, развивающиеся в соответствии с пактом о ненападении, а если и проскальзывали сообщения об агрессивных замыслах гитлеровцев, то их считали провокационными. Вполне понятно, и у нас, военных, складывалось впечатление, что непосредственная угроза близкой войны пока отсутствует. Тогда мы еще не знали, что И. В. Сталин, относясь с недоверием к данным разведки и докладам командующих западными пограничными округами, допустил серьезную ошибку в оценке международной обстановки, и прежде всего в определении вероятных сроков агрессии фашистской Германии против нашей страны».

Долгие годы считалось, что Сталин ошибался, не доверял разведке и прочее. Последние исследования говорят о том, что всё тогда, в конце весны и начале лета 1941 года, в мире, уже втянувшемся во Вторую мировую бойню, обстояло гораздо сложнее. Сталин всячески оттягивал неминуемое. Но беда, как известно, всегда приходит неожиданно.

Шло перевооружение армии. Формировались механизированные корпуса, которые должны были стать главной ударной силой армии. Укреплялась граница. «Однако для того, чтобы осуществить все это, требовалось время, — вспоминал Федюнинский. — Новые виды боевой техники в войска только начали поступать, и личный состав не успел их освоить. Оборудование укрепленных районов на новой границе проходило медленно, хотя старые укрепленные районы были законсервированы и вооружение их снято. Между тем мы, находившиеся у западной границы, с каждым днем ощущали, что порохом пахнет все сильнее. По Ковелю упорно ползли зловещие слухи о неизбежной, близкой войне. Многое, конечно, распространялось с провокационной целью. Но, как потом выяснилось, в некоторых случаях эти слухи имели под собой почву. Женам командиров в Ковеле, Львове и Луцке чуть ли не открыто говорили:

— Подождите! Вот скоро начнется война — немцы вам покажут!

Как-то и мне пришлось познакомиться с подобными настроениями. Это было вскоре после вступления в должность командира корпуса. Я возвращался в штаб из поездки в одну из частей, когда на автомашине испортился бензонасос.

Остановились в селе недалеко от Ковеля. Возле нас тотчас же собралась толпа человек в двадцать. Стояли молча. Кое у кого, особенно у тех, кто был одет получше, мелькали злорадные усмешки. И ни один не предложил свою помощь».

— А что за история с немецким самолетом? — спросил Федюнинский.

— Сел в районе Ровно. Немец. Что-то у него вышло из строя. Конечно же, разведчик. Мои бойцы тут же взяли его, так сказать, под охрану. На борту четверо в кожаных пальто. Знаков различия нет. По виду — офицеры. Самолет оборудован самой современной фотоаппаратурой. Пленки уничтожить они не успели. На пленках — мосты, железнодорожные узлы. Одним словом, киевское направление отснято подробно, со знанием дела. Я доложил в Москву. Из наркомата обороны вскоре пришло распоряжение: экипаж отпустить, самолет вернуть. До границы его сопровождала пара наших истребителей.

Вспоминая встречу и главную тему разговора с Федюнинским, маршал Рокоссовский писал в своей книге «Солдатский долг»: «Разговор все о том же: много беспечности. Из штаба округа, например, последовало распоряжение, целесообразность которого трудно было объяснить в той тревожной обстановке. Войскам было приказано выслать артиллерию на полигоны, находившиеся в приграничной зоне. Нашему корпусу удалось отстоять свою артиллерию. Доказали, что можем отработать все упражнения у себя на месте. И это выручило нас в будущем. Договорились с И. И. Федюнинским о взаимодействии наших соединений, еще раз прикинули, что предпринять, дабы не быть захваченными врасплох, когда придется идти в бой».

Четырнадцатого июня центральные газеты опубликовали сообщение ТАСС, в котором говорилось, что «по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы». Газету читали перед строем во всех подразделениях. Для командиров — в назидание.

Но на границе события выстраивались в иной сюжет.

«Вечером 18 июня, — вспоминал Федюнинский, — мне позвонил начальник пограничного отряда [10].

— Товарищ полковник, — взволнованно доложил он, — только что на нашу сторону перешел немецкий солдат. Он сообщает очень важные данные. Не знаю, можно ли верить, но то, что он говорит, очень и очень важно…

— Ждите меня, — ответил я и немедленно выехал к пограничникам.

Пройдя в кабинет начальника отряда, я попросил, чтобы привели немца. Тот вошел и, привычно вытянувшись, застыл у двери.

С минуту я рассматривал его, первого гитлеровского солдата, которого видел так близко и с которым мне предстояло разговаривать. Это был молодой, высокий, довольно нескладный парень в кургузом, мышиного цвета мундирчике с тусклыми оловянными пуговицами. На ногах у него тяжелые запыленные сапоги с широкими голенищами. Из-под пилотки выбивается клок светлых волос. Немец смотрел на меня настороженно, выжидающе. Кисти его больших красных рук чуть заметно дрожали. Я разрешил ему сесть. Он опустился на табурет, поставленный посредине комнаты, и снова выжидающе уставился на меня своими бесцветными глазами.

— Спросите его, почему он перешел к нам, — обратился я к переводчику.

Немец ждал этого вопроса и ответил не задумываясь, с готовностью. В пьяном виде он ударил офицера. Ему грозил расстрел. Вот он и решился перебежать границу. Он всегда сочувствовал русским, а его отец был коммунистом. Это последнее обстоятельство немец особенно подчеркивал.

…Фельдфебель повторил мне то, что уже сообщил начальнику погранотряда: в четыре часа утра 22 июня гитлеровские войска перейдут в наступление на всем протяжении советско-германской границы.

…Сообщение было чрезвычайным, но меня обуревали сомнения. “Можно ли ему верить?” — думал я так же, как час назад думал начальник погранотряда. Очень уж невероятным казалось сообщение гитлеровского солдата, да и личность его не внушала особого доверия. А если он говорит правду? Да и какой смысл ему врать, называя точную дату и даже час начала войны?

Заметив, что я отнесся к его сообщению с недоверием, немец поднялся и убежденно, с некоторой торжественностью заявил:

— Господин полковник, в пять часов утра двадцать второго июня вы меня можете расстрелять, если окажется, что я обманул вас.

Вернувшись в штаб корпуса, я позвонил командующему 5-й армией генерал-майору танковых войск М. И. Потапову и сообщил о полученных сведениях.

— Не нужно верить провокациям! — загудел в трубке спокойный, уверенный басок генерала. — Мало ли что может наболтать немец со страху за свою шкуру.

Верно, все это походило на провокацию, но на душе было неспокойно. Я доложил генералу Потапову, что, по-моему, следует все же предпринять кое-какие меры. Попросил разрешения по два стрелковых полка 45-й и 62-й дивизий, не занятых на строительстве укреплений, вывести из лагерей в леса поближе к границе, а артиллерийские полки вызвать с полигона. Генерал Потапов ответил сердито: