Любовь в Серебряном веке. Истории о музах и женах русских поэтов и писателей. Радости и переживания, испытания и трагедии… - Елена Первушина Страница 21

Я отдала революции все, что имела, так как должна была добывать средства на то, чтобы Блок мог не голодать, исполняя свою волю и долг — служа октябрьской революции не только работой, но и своим присутствием, своим „приятием“.

Совершенно так же отчетливо, как и он, я подтвердила: „Да, дезертировать в сытую жизнь, в спокойное существование мы не будем“. Я знала, какую тяжесть беру на себя, но я не знала, что тяжесть, падающая на Блока, будет ему не по силам — он был совсем молодым, крепким и даже полным юношеского задора».

В 1920 году квартира Блока попала «под уплотнение»: туда переселили людей, ютившихся «в углах», на чердаках и в подвалах. Поэт стал жить у матери, на втором этаже этого же дома, в квартире № 23.

Как и все петербуржцы в 1918–1920 годы, Блок страдал от голода и цинги. У него начал развиваться эндокардит, затем — сердечная недостаточность. В просьбе выдать паспорт, чтобы он мог выехать на лечение за границу, ему отказали. В июле 1921 года Луначарский писал в Наркоминдел Чичерину: «Особенно трагично повернулось дело с Александром Блоком, несомненно, самым талантливым и наиболее нам симпатизирующим из известных русских поэтов. Я предпринимал все зависящие от меня шаги, как в смысле разрешения Блоку отпуска за границу, так и в смысле его устройства в сколько-нибудь удовлетворительных условиях здесь. В результате Блок сейчас тяжело болен цингой и серьезно психически расстроен, так что боятся тяжелого психического заболевания. Мы в буквальном смысле слова, не отпуская поэта и не давая ему вместе с тем необходимых удовлетворительных условий, замучили его. Само собой разумеется это будет соответственно использовано нашими врагами… Поэтому я еще раз в самой энергичной форме протестую против невнимательного отношения ведомств к нуждам крупнейших русских писателей и с той же энергией ходатайствую о немедленном разрешении Блоку выехать в Финляндию для лечения».

В итоге разрешение было получено, но оно пришло слишком поздно. 7 августа 1921 года Блок умер в своей квартире.

Поэт похоронен на Смоленском православном кладбище, в 1944 году прах перезахоронили на Литераторских мостках на Волковском кладбище.

Любовь Дмитриевна пережила Блока почти на 20 лет. Она много занималась историей балета, написала книгу «Классический танец: История и современность», которая на долгие годы стала основной работой в этой области. Скончалась в Ленинграде в 1939 году и похоронена на Волковском лютеранском кладбище, в 1944 году ее прах перенесли на Литераторские мостки.

Глава 2 Под маской черного херувима Розыгрыш, ставший легендой

В статье «Живое о живом», посвященной памяти Волошина, Марина Цветаева рассказывает: «В редакцию „Аполлона“ пришло письмо. Острый отвесный почерк. Стихи. Женские. В листке заложен не цветок, пахучий листок, в бумажном листке – древесный листок. Адрес „До востребования Ч. де Г.“

В редакцию „Аполлона“ через несколько дней пришло другое письмо – опять со стихами, и так продолжали приходить, переложенные то листком маслины, то тамариска, а редакторы и сотрудники „Аполлона“ – как начали, так и продолжали ходить как безумные, влюбленные в дар, в почерк, в имя – неизвестной, скрывшей лицо.

Где-то в Петербурге, через ров рода, богатства, католичества, девичества, гения, в неприступном, как крепость, но достоверном – стоит же где-то! – особняке живет девушка. Эта девушка присылает стихи, ей отвечают цветами, эта девушка по воскресеньям поет в костеле – ее слушают. Увидеть ее нельзя, но не увидеть ее – умереть.

И вот началась эпоха Черубины де Габриак. Влюбился весь „Аполлон“ – имен не надо, ибо носители иных уже под землей – будем брать „Аполлон“ как единство, каковым он и был – перестал спать весь „Аполлон“, стал жить от письма к письму весь „Аполлон“, захотел увидеть весь „Аполлон“».

Это завязка отличной истории, в которой есть все, что нужно: интрига, афера, романтическая страсть, роковая женщина под маской, поиски, разоблачения и дуэль в финале.

Как это часто бывало в Серебряном веке, в этой истории много театрального, вымышленного, иллюзорного, но страсти, которые она породила, вовсе не иллюзорны. Но, прежде всего, как при чтении пьесы, нужно познакомиться с действующими лицами. Итак, место действия – Петербург. Время действия – октябрь 1909 года – ноябрь – декабрь 1910 года. Действующие лица…

Доверчивый редактор

Петербуржец Сергей Маковский, поэт, искусствовед, редактор журналов. Писал философские стихи, пытался осмыслить свое место в огромном, загадочном мире. Как в этом, земном, так и в том, надзвездном, откуда ждали откровений символисты:

Я есмь. И нет меня – исчезну, в несотворенном утону, от звуков, света, жизни – в бездну, в довременную тишину. Так, вечер каждый умирая, наутро вновь рождаюсь я, внезапным чудом возникаю из вечности небытия. О, смертный дух, поток прерывный, на что тебе земные сны, тебе, исполненному дивно первоначальной тишины?

Но иногда не может устоять перед любовью к материальному миру и склоняется к акмеизму:

Затишье виллы… Мерным стоном все чьи-то гаммы. Солнце. Лень. Из детской – сад, а над балконом опущенной маркизы сень… И ветер с моря, под маркизу ныряя весело, хмельно, слегка пощелкивает снизу в напруженное полотно. И это все: одна минута, Одна зарница волшебства. Прошли года, но почему-то во мне с тех пор она жива… Уносят к югу, к счастью, к детству тугие всплески полотна — и чьи-то гаммы по соседству из незнакомого окна[36].

И мечтал о встрече со своей Незнакомкой:

Не ты ль однажды, девой-жрицей на празднике Панафиней, меня задела колесницей золотоблещущей своей? Не ты ли, – помнишь: вечер, форум, литавры, – мимо шли как раз — и сердце мне пронзила взором твоих патрицианских глаз? Не ты ль, со стен острозубчатых, заслышав издали мой рог, на камни уронила смятый гербами вышитый платок? О, да! Стократ красой желанной ты разум обольщала мой. Тогда, представ мне Донной Анной в Севилье чернокружевной, или тогда – в садах Версальских, танцуя пудреный гавот, или тогда – всходя по-царски на якобинский эшафот… И не тебя ль еще недавно встречал я, – в оны дни, увы, Пальмиры севера державной, — на берегах моей Невы?

Современник-критик писал о его творчестве: «Нарядная и красивая, поэзия его ясна, понятна, полна возвышенного раздумья и мечтательности, прозрачной и нежной»[37].

Конец ознакомительного фрагмента

Купить полную версию книги