Битва за Рим - Колин Маккалоу Страница 21

Слуга, вышедший из триклиния, обнаружил сына скончавшегося хозяина в объятиях утешителя, сияющего, подобно Аполлону, победным торжеством. Слуга заморгал и тряхнул головой. Не иначе, игра воображения…

— Мне пора, — бросил Сулла слуге. — Поддержи его. И пошли за остальной семьей.

Выйдя на кливус Победы, Сулла стоял на месте довольно долго, пока глаза не привыкли к темноте. Затем, тихонько посмеиваясь про себя, он зашагал по направлению к храму Великой Матери. Завидя бездну сточной канавы, он бросил туда пустой пузырек.

— Vale, Свинка! — провозгласил он, воздев обе руки к насупленному небу. — О, теперь мне лучше!

* * *

— Юпитер! — вскричал Гай Марий, откладывая письмо Суллы и поднимая глаза на жену.

— Что случилось?

— Свинка мертв!

Утонченная римская матрона, которая, по мнению ее сына, не вынесла бы словечка хуже, чем Ecastor, и глазом не повела: она с первого дня замужества привыкла, что Квинт Цецилий Метелл Нумидийский именуется в ее присутствии позорным словечком «Свинка».

— Очень жаль, — произнесла она, не зная, какой реакции ждет от нее супруг.

— Жаль?! Какое там! Очень хорошо, даже слишком хорошо, чтобы это было правдой!

Марий снова схватил свиток и развернул его, чтобы прочесть все сначала. Разобравшись в письменах, он стал читать жене письмо вслух срывающимся от радостного возбуждения голосом:

Весь Рим собрался на похороны, которые оказались самыми многолюдными из тех, какие я только могу припомнить, — впрочем, в те дни, когда на погребальный костер отправился Сципион Эмилиан, я еще не слишком интересовался похоронами.

Поросенок не находит себе места от горя; он так рыдает, так мечется от одних ворот Рима к другим, что вполне оправдывает свое прозвище «Пий». Предки Цецилиев Метеллов были простоваты на вид, если судить по портретам, которым, видимо, можно доверять. Актеры, изображавшие этих предков, скакали, как странная помесь лягушек, кузнечиков и оленей, так что я заподозрил, не от этих ли тварей произошли Цецилии Метеллы.

Все эти дни Поросенок следует за мной по пятам — потому, наверное, что я присутствовал при кончине Свинки, тем более что его дражайший папочка не отпускал мою руку, что дало Поросенку повод вообразить, будто разногласиям между мной и Свинкой пришел конец. Я не говорю ему, что решение его папаши пригласить меня на ужин было случайностью. Интересно другое: пока его папуля умирал, а также какое-то время после Поросенок забыл про свое заикание. Если помнишь, он приобрел дефект речи в сражении при Аравсионе, так что можно предположить, что оно является просто нервным тиком, а не чем-то более серьезным. По его словам, этот недостаток проявлялся у него в траурные дни только тогда, когда он о нем вспоминал или когда ему надо было выступать с речью. Представляю себе, как выглядел бы Поросенок во главе религиозной церемонии! Вот было бы смешно: все переминаются с ноги на ногу, пока Поросенок путается в словах и то и дело возвращается к началу.

Пишу это письмо накануне отъезда в Ближнюю Испанию, где, как я надеюсь, у нас будет славная война. Судя по докладам, кельтиберы окончательно обнаглели, а лузитаны устроили в Дальней провинции полнейший хаос, так что мой неблизкий родственник из рода Корнелиев Долабелла, одержав одну или две победы, все никак не может подавить восстание.

Прошли выборы солдатских трибунов, после чего с Титом Дидием в Испанию отправляется также Квинт Серторий. Совсем как в прежние времена! Разница состоит в том, что наш предводитель — менее выдающийся «новый человек», нежели Гай Марий. Я стану писать тебе всякий раз, когда будут появляться новости, но и взамен ожидаю от тебя писем о том, что представляет собой царь Митридат.

— Чем же занимался Луций Корнелий на ужине у Квинта Цецилия? — полюбопытствовала Юлия.

— Подозреваю, что подлизывался, — брякнул Марий.

— О, Гай Марий, только не это!

— Но почему, Юлия? Я его не осуждаю. Свинка находится — вернее, находился — на вершине славы, которая сейчас определенно превосходит мою. При сложившихся обстоятельствах Луций Корнелий не может примкнуть к Скавру; понимаю также, почему он не может присоединиться к Катулу Цезарю. — Марий вздохнул и покачал головой. — Однако я предрекаю, Юлия, что еще наступит время, когда Луций Корнелий, преодолев все преграды, прекрасно найдет со всеми ними общий язык.

— Значит, он тебе не друг?

— Видимо, нет.

— Не понимаю! Вы с ним были так близки…

— Верно, — неторопливо ответил Марий. — Тем не менее, моя дорогая, не общность взглядов и душевных порывов нас сближала. Цезарь-дед относился к Луцию Корнелию так же, как я: в критической ситуации или при необходимости выполнить важное поручение лучшего соратника не найти. С таким человеком нетрудно поддерживать приятельские отношения. Однако очень сомневаюсь, что Луций Корнелий способен на такую дружбу, какая связывает меня, к примеру, с Публием Рутилием: когда критика принимается с той же готовностью, как и похвалы. Луцию Корнелию недостает умения спокойно сидеть на скамеечке с другом, просто наслаждаясь его обществом. Это противно всей его натуре.

— Какова же его натура, Гай Марий? Я так и не разобралась в нем.

Марий покачал головой и усмехнулся:

— Не только ты — никто! Даже проведя в его обществе столько лет, я не имею о нем достаточного представления.

— Думаю, ты мог бы составить о нем представление, — проницательно сказала Юлия, — просто не захотел. — Она придвинулась к нему ближе. — Во всяком случае, тебе не хочется делиться своими догадками со мной. А вот моя: если кого-то можно назвать его другом, то это Аврелия.

— Это я заметил, — сухо отозвался Марий.

— Только не торопись с заключением, что между ними что-то происходит, ибо это не так. Просто мне сдается, что если Луций Корнелий способен открыть кому-либо душу, то только ей.

— Гм, — промычал Марий, заканчивая таким образом разговор.

Зиму они провели в Галикарнасе, поскольку добрались до Малой Азии слишком поздно, чтобы идти на риск сухопутного путешествия от побережья Эгейского моря до Пессинунта. Они слишком задержались в Афинах, поскольку этот город привел их в восторг, а оттуда отправились в Дельфы, чтобы посетить оракул Аполлона, хотя Марий отказался обращаться к Пифии за пророчествами. Юлия была удивлена этим отказом и потребовала объяснений.

— Нельзя дразнить богов, — был ответ. — Я уже достаточно наслушался пророчеств. Если я опять запрошу откровений о будущем, боги и вовсе от меня отвернутся.

— А про Мария-младшего?

— Все равно нет.

Они также побывали в Эпидавре на ближнем Пелопоннесе, где, воздав должное роскошным сооружениям и замечательным статуям Тразимеда с Пароса, Марий обратился к жрецам бога врачевания Асклепия, славящимся умением толковать сны и лечить от бессонницы. Послушно выпив предложенную настойку и проспав в специальном помещении подле большого храма всю ночь, он так и не смог вспомнить своих снов, так что самое большее, что сумели сделать для него жрецы, — это посоветовать сбросить вес, больше двигаться и не перегружать голову лишними мыслями.