Лжегерои русского флота - Владимир Шигин Страница 21

Несмотря на то, что расстояние не превышало пяти шагов, он выстрелил с такой меткостью, что не попал ни в меня, ни в извозчика, ни в пролётку. Тотчас собралась толпа, и я пошёл обыскивать дом, который не имел ни проходного двора, ни хода на соседнюю крышу. Осмотрев его сверху донизу, мы никого подозрительного не нашли и собрались обсудить дело на улице около ворот дома.

Стрелявший непременно в доме, так как никуда уйти не мог. В это время из ворот дома послышался женский крик „Вот он!“, и в воротах показалась внушительного телосложения сестра милосердия. В одной руке она держала за шиворот щуплого еврея, другой намолачивала его рукояткой револьвера „Смит и Вессон“ по голове. Весьма возбуждённо она нам рассказала, что нашла еврея в w.c. (ватер клозет. — В.Ш.), куда сама хотела войти, но дверь оказалась запертой. Посмотрев в щель, она увидала еврея, который сидел там и держал в руках револьвер. Она высадила плечом дверь, отобрала у него револьвер и притащила сюда.

Всё время рассказа сестра милосердия продолжала держать револьвер за дуло и им размахивала. Я подошёл к ней и попросил отдать револьвер мне.

— Он может быть заряжен и может выстрелить.

Она это исполнила. Каково же было моё удивление, когда я увидел, что револьвер не только заряжен, но взведён на боевой взвод. Она этим револьвером не только жестикулировала, держа за дуло, но намолачивала еврея по голове, и он не выстрелил. Вот что называется чудом.

Я только спросил у еврея, почему он хотел меня убить. Щёлкая зубами, он сказал, что только хотел меня напугать. Но это была явная ложь. Выстрелил он просто оттого, что я был офицер. Напугался же не я, а он. Я передал его патрулю, чтобы отвести в участок. К несчастью, в участке все задерживаемые смешивались и никакой следователь не мог отличить простого пьяницу от убийцы.

Через несколько дней войска это сами исправили; если кто-нибудь был пойман на месте преступления, его сдавали патрулю с указанием отвести в дальний участок за Куликово поле и, при попытке сбежать, застрелить. Задержанный, конечно, на Куликовом поле бежал, и патруль делал своё дело. После этого убийства и покушения сразу прекратились.

Придя на Соборную площадь, я получил в командование роту. Положение войск в это время было очень тяжёлое. С одной стороны, им приказано было прекращать погромы, с другой — толпа их встречала пением гимна, а отдельные евреи стреляли по ним из верхних этажей, и поймать их было трудно.

Каульбарс отдал приказ, согласно которому дом, из которого стреляют, будет разнесён артиллерией. Фактически это было трудно исполнить — разрыв гранаты на узкой улице ранил бы только прислугу орудия, лишь слегка разрушив здание.

На другой день был назначен церковный парад. После парада барон Каульбарс собрал вокруг себя офицеров и унтер-офицеров парада и обратился к ним с речью следующего содержания: теперь Государем императором объявлена свобода и равенство и поэтому, если кто-нибудь арестован за проступок, то с ним следует обращаться вежливо и отнюдь не бить, каков бы его проступок ни был. Не успел он своей речи закончить, как из верхнего этажа соседнего дома начали стрелять по группе, собравшейся кругом барона Каульбарса. Бросились в дом, но он оказался с проходным двором, и никого не нашли. Тогда Каульбарс приказал привести ему владельца дома. Пришёл какой-то наглый еврей-интеллигент, и он ему сказал, что дом его будет разнесён артиллерией. Еврей нахально ему ответил:

— Мало ли что Вы приказываете, я не могу отвечать за моих жильцов.

Каульбарс рассердился и ударил еврея два раза по лицу. Я услышал голос унтер-офицера, который сказал:

— Умный у нас командующий войсками, сначала умно объяснил, что не надо никого и пальцем трогать, а потом показал, как следует делать.

Одесское общество или, по крайней мере, часть его, приняло деятельное участие в работе против революции. Появился Союз русского народа, который на первых порах был антиеврейским обществом.

Основали, в противовес двум еврейским газетам, „Одесский дневник“ и „Одесские новости“, свою — антиеврейскую, то есть контрреволюционную. Я принимал в этом деятельное участие и придумал ей название „Русская речь“ — по имени газеты, которую когда-то, в конце пятидесятых годов издавала моя бабушка — графиня Салиас. Деньги на газету собрали быстро, но сотрудников оказалось не так легко найти, все были евреями. В конце концов, пришёл ко мне какой-то тип, с явно семитической физиономией. Он пришёл показать образцы своих репортажей. Они были грамотно написаны. Просмотрев их, я сказал:

— Но наша газета антисемитская и корреспонденции должны быть такими.

— А как вы будете платить?

Я назвал нашу таксу.

— Наличными?

— Конечно.

— Тогда я ваш, и какой будет взгляд, хотя бы антисемитский, мне всё равно!

Я ему предложил писать для пробы неделю, он согласился и на следующий день принёс корреспонденцию. Она была явно антисемитская и интересная и давала цифры и результаты набора во время мобилизации нашей последней войны. Корреспонденция меня настолько заинтересовала, что я пошёл её проверить у командира полка полковника Сулькевича, с которым я был близко знаком. Он её проверил и немного уточнил. Вот вкратце её содержание.

Для пояснения должен сказать, что наши полки комплектовались из жителей своего округа, и им придавалось от 15 до 20% дополнительного элемента, в который входили поляки, жители Закавказья, татары и евреи, но мобилизовались они исключительно из своего округа расположения в мирное время. Люблинский полк мобилизовался из Одесского округа и получил поэтому 50% евреев, иначе говоря, на роту в 200 человек приходилось 100 человек евреев. Но тут началось массовое уклонение евреев от мобилизации, и удалось набрать только 32% евреев, то есть 32–33 человека на роту. Когда же полк посадили в вагоны, началось массовое бегство евреев, несмотря на риск, они на ходу соскакивали с поездов. Когда полк пришёл в Мукден, один из ротных командиров обратился к Сулькевичу с просьбой урегулировать число евреев в ротах. Он всё делал, чтобы евреи его роты не бежали, в его роте до сих пор 22 еврея, тогда как есть роты, где их всего 5. Очевидно, его рота будет менее боеспособна, чем другие. Сулькевич с ним согласился и разделил евреев поровну между ротами. Оказалось 9 и 1/5 еврея на роту, итого число уклонившихся и бежавших при мобилизации евреев оказалось равным 90% с лишним, число же всех уклонившихся и бежавших неевреев оказалось равным 0,7%.

Одесское общество большей частью было настроено против революции. Так оказалось потому, что оно было сплошь антисемитично и бросилось в сторону контрреволюции, когда увидело, что все евреи за революцию. Оно инстинктивно поняло, что торжество революции будет и торжеством еврейства, а это (они знали наперёд) будет их гибелью. Они хорошо знали евреев, живя в городе, где их было 39%. Характерно, что в Одессе даже все дураки были антисемитами, обратное тому, что было в России. Там все дураки были за революцию и за евреев».

Ещё более интересна и даже сенсационна публикация хорошо известного в начале XX века столичного писателя и журналиста С. Орлицкого. В мартовском номере журнала «Исторический вестник» за 1907 год он написал статью о событиях в Одессе. Много лет спустя эта статья была перепечатана журналом «Чудеса и приключения» (№ 4 за 2000 год).