Дева Баттермира - Мелвин Брэгг Страница 21

Он только для того и пришел сюда этим тихим вечером перед свадьбой, чтобы сказать ей все.

Но он так и не обернулся. И более того, некая перемена во всей его фигуре ясно говорила ей, что он ей больше не исповедник. Мэри в точности знала, что в эту самую минуту он размышляет над тем, какие же истинные мысли и чувства скрываются за ее словами. Но теперь девушка нисколько не стыдилась тех чувств, которые высказала. Даже более того, в этом заключалась некая справедливость. Уж если кто и мог выслушать ее откровения, так это мистер Фентон. Между ними и прежде не раз возникали минуты той неподдельной и молчаливой близости, которые были дороги обоим. В особенности это ощущалось в те длинные холодные вечера, когда наставник и его ученица с головой окунались в мир многочисленных книг, освещая страницы лишь тусклым светом свечи. Казалось, решение напрашивалось само собой, им всем бы это принесло немалое облегчение, а уж как горды бы были ее родители! Они бы наверняка поторопились дать свое благословение. Мэри видела, что мистер Фентон любит ее и желал бы сказать ей о том, но по-прежнему не находит в себе мужества.

И в тот момент волна раздражения нахлынула на нее. Ей хотелось крикнуть ему: «Оглянись, посмотри на меня! Посмотри, что ты теряешь! Отбрось страх, сделай шаг вперед! Не медли! А уж об остальном позабочусь я сама. — Это было точно откровение, и Мэри вдруг осознала, сумев признаться самой себе в том, что давно теплилось в ее душе: — Ты дал мне надежду. Ради тебя я бросила Тома, и мы оба знаем об этом. Так чего же ты ждешь? Скажи мне о своей любви, скажи тотчас же. Разве не ради этого ты завел меня сюда, в этот Богом забытый уголок долины?»

Но мистер Фентон продолжал стоять точно соляной столп [16]: неспешно тянулась минута за минутой, и Мэри вдруг поняла, что он не повернется к ней. Она поежилась, усталость тяжестью навалилась на плечи, однако девушка нашла в себе силы и сдержалась.

— У меня еще очень много дел, — как бы невзначай заметила она. — Мне надо возвращаться домой. До утра предстоит столько всего сделать.

Мистер Фентон рассудительно кивнул и только теперь повернулся к ней, но так и не решился посмотреть ей в глаза. Вместо этого взгляд его вознесся к небесам, а указательный палец пронзил воздух, точно перст священника, читающего проповедь с амвона.

— Ну вот, — промолвил он, — я знал, что она снова начнет.

Приглушенный голос кукушки вновь послышался над долиной.

Что он мог ответить на письмо Ньютона? Этот человек всегда беспокоил его.

«Сижу здесь, в Ланкастере, ровно курица на остывших яйцах, — писал Ньютон тяжелым, каллиграфическим почерком, и все его письмо, достаточно убедительное и в то же время горькое, было полно нескрываемого сарказма и пессимизма. — Вопрос с собственностью в Кенте по сей день так и не удалось решить, отсюда я заключаю, что либо наши планы потерпели полный крах, либо нас раскусили (теперь, по крайней мере, есть причина слегка остудить даже твой неистребимый оптимизм). От тебя я тоже не получил ни единой строчки. Ты мог воспользоваться предоставленной свободой и навсегда затеряться в туманах Шотландии или же нанять лодку до западного острова [17]и скрыться от меня со всем добром — столовым серебром, бельем и прочим. Это мое второе послание послужит предупреждением. Если в самые ближайшие дни я не получу от тебя известий, то обещаю, что автор сего письма без всяких дальнейших предупреждений собственной персоной явится в Кесвик и, если потребуется, силой добьется от своего друга полковника Хоупа встречи. До меня уж и так дошли слухи о том, что сей полковник приехал в эти места некоторое время назад, чтобы выполнить кое-какие дела перед отъездом в другую страну». Затем следовали общепринятые любезности и замысловатая подпись, которую было трудно разобрать.

Приди в голову полковнику идея написать своему компаньону всю правду, как есть, то следующим же дилижансом Ньютон пересек бы Пески и самолично явился бы с визитом к Хоупу. В то время как последний в течение нескольких дней подряд предавался отдыху на рыбалке с Баркеттом. Кроме того, полковник успел посетить Кроствейтскую церковь, слегка приволокнулся за горничной Кристиной, на досуге вечером набросал в дневнике несколько строк о городе, а заодно подытожил не слишком впечатляющие результаты всех своих многочисленных прогулок. Ньютону было бы лучше и вовсе не знать, какая борьба идет в глубинах его души. Новый образ полковника Хоупа не желал втискиваться в отведенные ему узкие рамки, и всякий раз стремление примерить новый характер наталкивалось на неодолимое сопротивление. Он даже был готов смириться и отступить. Однако же этот новый образ привносил в его сознание то умиротворение и покой, какого он уже давно не знал в своей жизни. Это казалось полным безрассудством. Он сам себе напоминал камень, который пустили в полет по глади озера. Он мечтал обрести свободу, сбросить с плеч непомерный груз принуждения и многочисленных обязательств, избавиться от давления и соблазнов, которые преследовали его по пятам. Он и сам бы не сумел объяснить причину, однако подобные помыслы прочно завладели его духом. Всякий раз при одной лишь мысли, что он станет просто человеком, свободным, точно птица, в его душе поднимался безрассудный восторг. И именно эти его переживания сейчас грозили нарушить весь ход их общего дела. Вдребезги разбить стратегию, которую они совместно разработали, дабы выжить в этом жестоком мире. И как бы он ни старался, никак не мог избавиться от дьявола, овладевшего его сознанием. В какой-то мере ему даже нравилось это совершенно никчемное бунтарство…

Это было сродни сумасшествию. Он знал это. Настоящее сумасбродство срывать еще не созревшие плоды, верить, будто сновидения могут воплотиться в реальность; и уж тем более верх легкомыслия — упустить лучший шанс в жизни, даже если это последняя твоя надежда здесь, в Англии.

«Мой дорогой Ньютон, — писал он, — ты правильно делаешь, что распекаешь меня. Я и в самом деле оказался весьма беспечным, но это нисколько не касается наших общих планов». Каяться, быть льстивым, высокопарным — все, что угодно, лишь бы усыпить бдительность Ньютона!

«В Кесвике отменная рыбалка. Я порядочно освоил это древнее занятие, однако здесь нет ни пеструшки, ни окуня, который бы отвечал нашему изысканному вкусу, ни того прекрасного пресноводного лосося, что, по нашему общему мнению, более всего нравится нам. Здесь все больше водится озерная форель, это особенность местной природы, тем не менее поймать ее — немалая удача. (И все же, если смогу, я обязательно поймаю форель.) Никаких щук, и слава Богу! Большое количество мелкой рыбешки, да меня она не интересует. Как и прежде, продолжай посылать письма по здешнему адресу. Если мне доведется отлучиться, я попрошу моего друга мистера Вуда — хозяина гостиницы, того, у которого бельмо на глазу, — придержать их или отправить вслед за мной с голубиной почтой. Я слышал, будто в Баттермире и Грасмире проводятся спортивные соревнования. Я намерен отправиться в один из этих городишек на несколько дней. Не беспокойся, мой друг, в исполнении нашего общего дела я заинтересован не меньше, нежели ты сам, и столь же настойчив. Нам должен достаться хороший улов. Мне повезет в самом ближайшем будущем: я чувствую. Тем временем я воздерживаюсь от возлияний, веду себя солидно и в великолепной физической форме. Напиши мне как можно скорее. Твои письма служат мне залогом нашей дружбы и поддерживают меня». Подписавшись, он добавил: «P.S. Не думай, будто я украл у тебя столовое серебро, белье и прочее. Они здесь приносят мне немалую выгоду. Мистер Вуд доложил мне, что его слуги никогда в жизни не видали подобной красоты. Он поведал мне, что когда они подают все это столовое серебро к обеду у меня в комнате, где оно находится в полной сохранности, то чувствуют себя настоящими пиратами Карибского моря, припрятавшими награбленные трофеи!»