Путь Никколо - Дороти Даннет Страница 21

— Да, скажите нам, — велел он. — Безопасно ли уже выходить наружу?

Клаас с Феликсом переглянулись, и Юлиус зажмурился.

Выражение лица подмастерья не было безоблачным. Скорее, это было лицо человека, который хотел всем понравиться, и надеялся, что его полюбят за это.

— Думаю, что да, — объявил Клаас. — Если все прошло по плану, то да, монсиньор. Мейстер Юлиус, на самом деле…

— Мейстер Юлиус, верно ли я понял, — перебил Лионетто, — что этот деревенский недоумок виноват в том, что у меня испорчен лучший дублет?

Похоже, от его восхищения Клаасом не осталось и следа. Никто не ответил. Ансельм Адорне, подняв брови, не сводил взора с Юлиуса Феликс посмотрел на Клааса. Клаас, как ни в чем не бывало, продолжил:

— Мейстер Юлиус, правда ли, что госпожа возвращается из Лувена, а с ней и капитан Асторре?

— Да, — коротко отозвался Юлиус.

— А, — выдохнул Клаас, не сводя глаза-блюдца с нотариуса.

— Асторре! — прошипел Лионетто. — Асторре! — повторил он, повышая голос. — Это воплощение преступной глупости явится сюда, в Брюгге, когда я нахожусь в городе? Он что, устал от жизни, этот Асторре? Или он положил глаз на вдову, этот Асторре? Решил, что хватит с него поражений, и пора уйти на покой в красильне? За этим он здесь?

Ансельм Адорне повернулся.

— Он состоит на службе у вдовы Шаретти, капитан Лионетто. Боюсь, вы запачкали свой дублет. Вероятно, вам следовало бы позаботиться об этом. Путь снаружи свободен, как мне кажется.

Юлиус, наконец, обрел дар речи:

— Minen heere, мы пока не знаем, что послужило причиной всего этого.

Улыбка сбежала с лица Адорне:

— Но узнаем, и довольно скоро. Полагаю, мейстер Юлиус, вам стоит забрать своего ученика и подмастерье и оставаться с ними в пределах дома, пока не вернется ваша хозяйка. Несомненно, она найдет, что вам сказать. Возможно, к этому времени мы и сами подберем нужные слова.

— Мейстер Юлиус тут ни при чем, — поторопился Феликс. — А Клаас был в тюрьме. — Он весь раскраснелся от возбуждения.

— Мы заметили это, — отозвался Адорне. — И как всегда, нашим долгом будет проследить, чтобы правосудие свершилось. Досадно лишь, что нужда в этом возникает столь часто.

Но смотрел он при этом отнюдь не на Юлиуса, а на грека.

Не прошло и недели, как вдова Шаретти прибыла в Брюгге через Гентские Ворота. Она пересекла мост и защитные укрепления, дабы призвать к ответу своего блудного сына Феликса. Ее незамужние дочери, одиннадцати и двенадцати лет, находились при матери. Следом лошади влекли пять повозок, где разместились кузнец, плотник, двое писцов, трое лакеев, кухарка; а за ними ступал небольшой отряд во главе с профессиональным наемником, которого все называли Асторре, сократив, таким образом, данное ему при рождении имя Сайрус де Астариис.

Впрочем, фландрские галеры ожидались со дня на день. Госпожа Шаретти все равно должна была вернуться в Брюгге. Это путешествие она совершала ежегодно, но без всякого удовольствия. Из Лувена в Брюссель, из Брюсселя в Гент, из Гента в Брюгге. Дороги так же переполнены, как каналы, но двигаться по ним еще сложнее — они вечно запружены этими медлительными крестьянскими волами, то и дело ломающимися телегами, а за всяким соседним холмом в засаде таятся разбойники, о чем ходят неустанные слухи.

Чаще всего — полная чепуха, и главу дома Шаретти эти разговоры не тревожили совершенно, ведь у нее были свои телохранители. Более того, имелся настоящий отряд наемников. Так что до самого Брюгге никто не осмелился потревожить их. Перед въездом в город хозяйка накинула на плечи свой лучший плащ темно-красного цвета и надела самый внушительный головной убор, с вуалью, расшитой жемчугом. Ливреи всех слуг и камзол Асторре были ярко-синего цвета, — секрет этой краски оставался семейной тайной Шаретти. Корнелис передал его жене, а та бережно хранила в памяти. На ее лошади и у лошадок ее дочерей красовались бархатными чепраки с золотым шитьем, а уздечки были украшены серебром. Госпожа Шаретти знала, что следует произвести должное впечатление на весь Брюгге, дабы загладить воспоминание о том, что натворил ее сын Феликс.

Она успела позабыть, до чего же здесь шумно. Сперва все эти скрипы, стоны и перестук ветряных мельниц. Затем — длинный крытый въезд в город, где заметались отзвуки звенящих подков, грохота колес и зычных голосов селян.

На улицах дома, выстроенные в наклон, ловили стенами эхо. В сентябре все до единой лавки, все ставни распахнуты настежь. Вдова Шаретти слышала визг пилы, шлепки теста в пекарне и грохот печных поддонов. До нее доносились жужжание точильного камня, звон и лязг кузниц, сердитые крики, и хохот, и лай собак, и хрюканье свиней, и квохтание домашних птиц.

Над головой ссорились и кричали чайки, вывески над домами поскрипывали на ветру. И повсюду, на каждой улице, словно отбивая ритм единого танца, неумолчно стучали веретена.

За те три месяца, что госпожа Шаретти провела в Лувене, появились и кое-какие изменения. Мало что ускользнуло от ее взора, и она любезно ответила всем тем, кто окликнул ее по пути, но, не задерживаясь, направилась прямо к дому. Ее дом — дело ее жизни.

А вот и вход в красильные мастерские, которыми так гордился Корнелис: все начисто выметено, ни травинки между камнями… Хорошо. Запах теплой краски и вонь мочевины. Эти ароматы раздражали других людей, но только не ее. А посреди двора (разумеется, как можно пренебречь возможностью целый час отлынивать от работы?) выстроились ее верные челядинцы и работники, дабы приветствовать хозяйку.

Впереди всех — красильщики в фартуках, с руками, похожими на синие тыквы. Лакеи в аккуратных шапочках и летних дублетах, — манжеты почернели по краям оттого, что они вытирают о них носы, однако незаштопанных дыр не видно. А женщины все в пристойных платьях, с тщательно отглаженными накидками, завязанными под подбородком. Конюшие, не дожидаясь приказа, бросились помочь с лошадьми.

Посреди двора стоял управляющий Хеннинк — в шляпе с отворотами и в накидке с разрезами по бокам, которая сзади доходила до середины икр, а спереди лишь до колен, из-за объемистого живота, который с годами не становился меньше. Любитель хорошо покушать, а может, и выпить — она точно не знала. Однако человек порядочный. Корнелис в нем никогда не сомневался. Тугодум, никакого делового чутья, но порядочный.

Именно нужда в человеке, получившем хорошее образование, и привела к тому, что вдова Шаретти взяла на службу Юлиуса. Вот и он стоит, держится уверенно, но без вызова. Впрочем, и без особой почтительности. «Слишком уж хорош собой», — ворчал Корнелис, когда нанимал его. Не потому что не доверял жене: для этого он был слишком умен. Однако это костистое лицо с крупными резкими чертами, чуть раскосыми глазами и таким прямым носом, что, вероятно, он был когда-то сломан, — такое лицо могло вызвать неприятности среди бюргерских жен, а также домашних служанок.