Сад чародея - Геза Чат Страница 21

Я посмотрел. Птицы оказались обычными черными воронами.

— Какого цвета у них перья, мне отсюда не видно? — спросил я Фюлёпа.

— Ярко-синие и зеленые, а у некоторых — даже золотые.

— Вот и славно, — заключил я, — словом, ты, Фюлёп, счастливый человек. Твое дело в надежных руках и продвигается успешно.

3.

Попрощавшись с приятелем, я вышел на лестницу и столкнулся с ассистентом лечащего врача.

— Поразительно, — обратился он ко мне, — у нашего больного снова проявилась навязчивая идея, которую поддерживают иллюзии и галлюцинации. Лишний раз доказывает: если при постепенном усилении прочих симптомов неврастения не прогрессирует, здоровая психика находит любые способы, чтобы защитить себя от неприятных, невыносимых и пугающих впечатлений, которые демонстрирует вид неумолимого разрушения связанного с ней тела в отдельные минуты просветления. Иногда все бывает не так просто. Некоторые больные целыми дням плачут, и по ним видно, что они прекрасно осознают свое состояние и перспективы, но потом у них вдруг автоматически возникает спасительная идея в виде какой-нибудь бессмыслицы идеи. Не проходит и нескольких дней, а больной уже воображает себя королем, императором, наполеоном, сказочным богачом, атлетом, и цепляется за эту спасительную идею, ведь она дает ему возможность жить. Наш пациент создал себе идеальный женский образ — барышню, чей голос слышится ему в тиканьи часов. Она говорит ему разные приятные вещи, главным образом, обещает выздоровление. Причем, всякое сексуальное влечение здесь отсутствует.

— Да, — кивал я головой, — знаю, знаю!

Самоуверенность молодого человека в белом халате и его напыщенный тон показались мне несколько неприятными, и я поспешно раскланялся с ним.

Итак, продолжил я свои рассуждения, тайна Фюлёпа известна не только мне и лечащему врачу, но его ассистенту — врач ему все рассказал. Ассистент расскажет жене Фюлёпа, и она отбросит мучившие ее прежде сомнения и изменит Фюлёпу с ассистентом.

И будет права — заключил я без малейших колебаний.

Посвящается Аттиле Шашши

Пробуждение, и правда, причиняет невыносимые страдания. Страдания эти длятся бесконечно. Утром свет назойливыми аккордами лучей расплескивается по улицам. От него не защищает ни молочное стекло окон, ни цветные занавески — с мучительным надоедливым грохотом он пронизывает все поверхности и настойчиво зовет. Пора. В толпу низкорослых человеческих существ с дурными лицами, к тем, кто верит, будто эта низменная и жестокая музыка составляет закон Жизни, и то, что они проживают, как раз и есть бытие.

Они бодро выскакивают из постелей, где погружались в глупое забытье, лишенное снов. Умываются для свежести и восхваляют холодную воду, хотя на самом деле она причиняет им боль. Напрягая мышцы и ум, они приступают к работе, усталость от которой пробуждает в сердце один лишь стыд. И этому сердцу не нужны больше ничтожные мелкие прелести — только серьезный и мрачный восторг! С победой выйти из битвы, отдохнуть после кровавых трудов: все это не удовольствие, но прекращение боли. Для тех, кто переносит тяготы бесчувственно, этого достаточно и даже многовато. Они — зло, но гневаться на них нельзя. Пусть даже именно из-за них невозможно обустроить жизнь так, чтобы все происходило ради священного экстаза, который и составляет единственную цель бытия.

Платить за это, конечно, тоже приходится: свет, неумолимо приходящий каждое утро, требует свою дань. Сердце бьется слабо, ресницы едва выдерживают вес слепящих лучей, а кожа зудит от ветра. Мускулы выполняют свою работу нехотя, через силу. От криков тело вздрагивает, а тупая боль переползает из плечевого пояса прямо в череп. Потому-то и нельзя смеяться над ничтожными делишками глупцов, ведь они даются им с таким напряжением, с таким трудом и криком. Свет не дает скрыться от мыслей, от громких звуков, от монотонных, скучных приказных ритмов. И разговаривать-то можно только словами, которые, на самом деле, никак не связаны с понятиями, скрытыми в мозгу.

Губительный свет солнца выявляет немало подобных вещей. Наши лица отражаются в зеркалах застывшими бесформенными цветовыми пятнами, явно не имеющими к нам никакого отношения. На вокзалы прибывают поезда, на улицах спешат люди, лошади, авто, — все эти явления чудесны, они причиняют страдания, но, в то же время, кажутся непонятными и странными: возникает убеждение, будто в этой форме вещи не имеют ни причины, ни смысла. Значит, надо уйти туда, где все они становятся простыми и легко разрешимыми.

Экстаз снимает оговорки и бессмыслицу. Он забирает нас с обочины пространства, и, остановив скачущую секундную стрелку, несет нас на прохладных волнах к вершинам бытия.

Проводить мгновения в блаженстве и страхе, что по истечении нескольких минут снова придется упасть туда, откуда мы начинали — вот истинное несчастье. Но большинство довольствуется этими скупыми минутами. Что они могут сделать? У них нет ни смелости, ни силы пойти на риск и испытать прекрасный, уносящий в вечность экстаз. А ведь риск этот невелик, до смешного ничтожен. Правда в том, что десять часов света, которыми молотит по голове день-убийца, даются нелегко, зато вечером и ночью на протяжении четырнадцати часов нам дарят кусочек волшебной, таинственной и вневременной вечности.

Тогда-то мы и познаем глубокий смысл жизни, туманное и темное обретает для нас ясность. Звуки, точно нежные и умелые девичьи губы, покрывают поцелуями наши тела. Цвета и линии вибрируют в мозгу и позвоночнике своей новой, древней и чистой природой.

И теперь, когда они больше не похожи на те цвета и линии, которые видели наши глаза, они показывают нам великие тайны, скрывающиеся в формах. Ошибочное и примитивное представление о бытии, полученное нами при помощи органов зрения, слуха, обоняния, вкуса и осязания, обретает полноту и выправляется. Ведь мы получаем возможность познать саму правду жизни, во всей ее полноте, правду, которую мы все носим в себе, идеальную истину, свободную от чувственных оценок. Она не может быть выражена в словах, понятиях и оценках, точно так же, как не может быть понята посредством чувств. Если я только видел кубик, но не измерил его, я не имею права утверждать, будто знаю его вес. Так и тот, кто лишь видел, слышал, нюхал, трогал и пробовал на вкус, не имеет права заявлять, что жил. Лишь экстаз дарит нам понимание и божественное блаженство. Но можно ли говорить, что блаженство это — всего лишь мгновение? Да: столько он выделил нам из милости своей, нам, глупым и слабым. Но тем, кто заслуживает большего, — потому что хочет большего, — тем он позволяет испить вечности через смелый и благородный риск.

Они должны отказаться от возможности хорошо видеть и слышать. Опиум, губительный и благословенный проводник экстаза, разрушает чувства и органы. Аппетит и здоровая, буржуазная усталость — от них тоже придется отказаться. Глаза часто слезятся, в ушах звенит. Предметы, люди, буквы расплываются. Слова и звуки какофонией отзываются в каждом уголке ушной раковины.