Возвращение из небытия (сборник) - Валерий Латынин Страница 21

– У нас нет намерений сгущать краски и беспочвенно обвинять вас в перекосах национальной политики, – попытался я остановить «партийный отчет» Завгаева. – Но мы получаем письма и устные заявления из всех союзных и автономных республик, на территории которых исторически расселились казаки. Ни из одной, кроме вашей, нет такого количества жалоб и призывов принять экстренные меры. Это иная статистика и выглядит она тревожно…

– Есть и у нас карабахские рикошеты, – выступил на подмогу главе Чечено-Ингушетии молчавший до сей поры Кочубей. – Но это явление не местного масштаба, а общесоюзного. И нужны комплексные меры: политические, экономические… прежде всего, силовые тоже, чтобы сдержать неблагоприятные тенденции.

– Мы говорили об этом с Михаилом Сергеевичем Горбачевым и с Александром Николаевичем Яковлевым… Они в курсе… Совместное решение будет найдено, – подхватил мысль Кочубея Доку Гапурович. – Но очень важно не нагнетать обстановку, не разжигать недовольство людей, их недоверие и ненависть к власти, не бросить их во взаимную вражду. Вот от чего мы вас предостерегаем.

– Мы хотим того же, но не пустыми увещеваниями и призывами, а конкретными мерами по пресечению преступлений, по защите законопослушных граждан. – Я почувствовал, что нужно ставить точку в затянувшемся разговоре. Позиция Завгаева и милицейского начальника была ясна до изжоги – «не выносить сор из избы», чтобы не впасть в немилость Кремля. Они мертвой хваткой держались за власть и боялись не реальной угрозы, готовой смести их с пригретых мест, а мнимой. Поэтому, отбросив все дипломатические тонкости, я резко вернул присутствующих к цели нашего приезда: – Убийца Подколзина найден или нет? Какое наказание его ожидает?

– Личность нам известна. Принимаем меры к розыску и задержанию, – ответил министр. – Наказание определит суд. Но в любом случае преступление не останется без строгого наказания. Так и передайте родственникам и близким погибшего. Впрочем, я тоже буду на похоронах завтра и сам скажу об этом… А вы – по своим инстанциям в Москве. Только еще раз прошу – не сгущайте…

***

Черные мундиры и черкески кубанцев, серые и белые черкески терцев и ставропольцев, шинели и казакины донцов пестрой колыхающейся лентой растянулись по улицам Карабулака. В такт траурной музыке, неспешно ступая по весенней, не везде еще затвердевшей сунженской земле, казаки с затаенной болью, молча несли на плечах гроб с телом многими любимого атамана. Все русское население поселка, кто мог дойти до кладбища, присоединялось к шествию. Немощные старушки, доковыляв, опираясь на бадики, до калиток своего подворья и перекрестившись сами, осеняли крестным знамением покойника и его сопровождающих.

Горе было большим, всеобъемлющим, заставляющим и некоторых иноверцев, особенно стариков и детей, хотя бы остановиться и проводить процессию не злорадным, а внимательным, сожалеющим взором. Но были и иные взгляды, безразлично-холодные, не чувствующие чужой боли и горя; презрительные; стреляюще-зыркающие из-под сдвинутых бровей…

Особенно много недоброжелательных глаз невидимыми стрелами нацелились на процессию возле дома убийцы. Там, возле наглухо закрытых ворот, кучковались, стоя и сидя на корточках, мужчины и парни, приготовившиеся защищать дом и его обитателей от кровной мести. Они крепко усвоили законы гор. Только мы их забыли… И не по своей воле или вине. Когда были здесь кордонные казачьи станицы, то их не шибко просвещенным и грамотным обитателям не требовалась помощь ни жандармов, ни армии. Своими силами и умом управлялись со всеми проблемами. Советская власть связала строителей и защитников России по рукам и ногам, сама решая, кого защищать, а кого карать… Вот и дорешалась до полной обезлички своих сторонников и противников, полной управленческой импотенции, когда все начинает трещать по швам и валиться с пылью и кровью: идеология, экономика, сельское хозяйство, наука, культура, духовные ценности, общественные связи, добрососедство, само понятие человечности…

И черт бы с ней, с властью, с системой. Любые теории революций и контрреволюций, как показала история, придумываются для прикрытия корыстных вожделений тех или иных властолюбцев и их компаньонов. Но при этом выползает из всех щелей тупоголовая мерзость, желающая в смутное время, а значит, безнаказанно поживиться за чужой счет, прежде всего ближайших соседей иной нации и веры, а то и своей же, но иного тейпа, джуса, рода, иных убеждений. И страдают прежде всего самые достойные называться людьми, не звери, не подонки, а имеющие сознание, совесть, понятия о добре и зле, не желающие убивать, насиловать, грабить, унижать, растаптывать себе подобных.

Когда официальная власть не способна защитить этих людей и вывести из-под удара, сама народная среда выделяет своих Данко, Махно, Соловьевых…

К сожалению, истинные народные заступники и вожди всегда обречены – их ненавидит не только мерзость, но и слабая власть, усматривающая в сильных и бескорыстных неформальных лидерах потрясателей поднебесных устоев и кастовой избранности.

Изначально был обречен на безвременную гибель и вставший во главе Сунженского казачества атаман Подколзин. Он смог в короткий срок сплотить земляков, организовать сопротивление беззаконию, привлечь общественное мнение к проблеме геноцида русских в Чечено-Ингушетии и на Северном Кавказе, ударив в депутатские колокола Верховного Совета. И тем самым мешал, сильно мешал: одним – «резать жертвенных баранов», другим – «стричь»…

Первое слово на траурном митинге было предоставлено главному милиционеру республики. Я стоял рядом и мысленно предвосхищал эту речь, почти наверняка зная, что он скажет собравшимся на кладбище родным и друзьям погибшего. И милицейский чиновник не обманул моих ожиданий.

– Дорогие родные и близкие покойного, – начал министр с нейтральной традиционной фразы, – нелепая случайность вырвала из наших рядов замечательного человека, депутата Карабулакского поселкового Совета…

Дальше шла закамуфлированная под слова соболезнования политика сокрытия истинных мотивов преступления. Ни слова об атаманском поприще, о московских мытарствах Подколзина по кабинетам депутатов и чиновников исполнительной власти, призванных защищать интересы народа. Ни слова о тех проблемах, о которых криком кричал во всех инстанциях Александр Ильич, и за что его заставили замолчать навсегда.

– Я обещаю, – продолжал фарисествовать министр, – что преступник будет найден и наказан по всей строгости закона. Спи спокойно, дорогой товарищ. Пусть щедрая земля Чечено-Ингушетии будет тебе пухом.

Дальше предстояло говорить мне, и нужно было, не нагнетая страсти, как просило руководство республики, дать понять истерзанным горем родственникам и соратникам погибшего, что мы – правление Союза казаков – видим проблему во всем трагедийном объеме и постараемся, насколько хватит наших сил и возможностей, помочь им. Я не обдумывал речи заранее. Ориентировался по обстановке. И только у Господа мысленно просил нужных слов…

– Дорогие братья и сестры! – исторгло перехваченное спазмом горло. – Сегодня на Сунженской земле, облагороженной и возделанной трудом многих поколений ваших предков, непоправимое горе – бандитской рукой убит один из лучших сыновей и защитников Сунжи…