Александр Беляев - Зеев Бар-Селла Страница 21

Шарики из кости — это то, что Былинская назвала костяными бусами, а две погребальные урны — выкопанные ею и женой Беляева небольшие глиняные горшки. А раз так, то с Беляевым Былинская действительно познакомилась летом 1908 года. Не раньше и не позже.

Единственная неразгаданная загадка, если, конечно, мемуаристка не напутала — судьба обрывка кольчуги.

До получения диплома Беляев успел сделать еще один решительный шаг. Вспоминает В. В. Былинская:

«Следующей весной я узнала, что жена его (моя подруга) оставила его и вышла замуж за другого.

А. Р. переехал к матери, у которой была маленькая квартирка» [99].

Как рассказывал Беляев, несмотря на то что причиной развода была измена жены, он взял вину на себя. Лишь это сделало возможным для нее сочетаться браком с любовником. Впрочем, и этот брак по любви не принес бывшей супруге счастья — еще долго и часто приходила она к Беляеву с жалобами на жизнь: «Ты меня никогда не ругал, а он меня бьет» [100].

По непроверенным данным, фамилия бывшей жены была Станкевич, а нового супруга — Гильберт, тот самый Петр Фомич, что в 1906 году вместе с Беляевым наблюдал полицейскую погоню за группой подростков. В 1912 году у супружеской четы родился сын Дмитрий, судьба которого оказалась незавидной: в 1941 году, работая мастером инструментального цеха вагоноремонтного завода в Тамбове, Д. П. Гильберт был арестован и 1 декабря военным трибуналом Ленинской железной дороги приговорен к десяти годам лагерей.

А Беляеву был выдан нагрудный знак выпускника Демидовского лицея: белый эмалированный овальный щит, окаймленный дубовой и лавровой ветками; на верху щита — императорская корона, еще выше — хвост государственного герба, а в самом низу — другой щит, маленький, и на нем — по синей эмали — золотые инициалы лицея. Перед Беляевым открывается новая жизнь и карьера. Первое дело, доверенное начинающему адвокату, достаточно громкое — процесс над членами партии социалистов-революционеров (с.-р., то есть эсеров). Особую остроту процессу придает одно обстоятельство — эсеры эти не просто государственные преступники, но свои — смоляне, и среди них Алексей и Юлия Терн — сын и дочь бывшего секретаря губернского предводителя дворянства, 23 октября 1909 года они предстали перед особым присутствием Московской судебной палаты. Часть адвокатов тоже москвичи, но привлечены и местные, в том числе помощник присяжного поверенного А. Р. Беляев. Кого из подсудимых защищал тот или иной адвокат, что сказали 13 свидетелей и четыре эксперта, не сообщалось — процесс шел при закрытых дверях. Поздним вечером, в 23 часа, двери открыли и огласили приговор: четверым подсудимым, в том числе — детям секретаря, тюремный замок, двоих оправдали [101].

О каких-либо прочих судебных делах с участием Беляева газеты в 1909 году не сообщали, но эсеровский процесс ему аукнулся: в ночь со 2 на 3 ноября чинами жандармской и городской полиции у него на квартире был произведен обыск [102]. Ничего компрометирующего, впрочем, не нашли. Но к Беляеву жандармы нагрянули не случайно. Впервые о предполагаемом его участии в суде над эсерами газета сообщила в середине июля [103]. А уже в августе его имя фигурирует в «Дневнике наружного наблюдения и сводок по Смоленской организации партии социалистов-революционеров». Впрочем, для пущей конспирации Беляев в жандармском делопроизводстве проходит не под своим именем, а под кличкой — «Живой» [104]: Отчего живой? За покойниками жандармы не следили… Оттого, наверное, что от прочих подопечных наружки отличался он живостью, бойкостью и подвижностью.

В архиве нашлись и документы об известном нам обыске. Это совершенно секретное распоряжение за № 743–746 от 2 ноября 1909 года: «Произвести самый тщательный обыск… у Корелина (на самом деле: Карелина. — З. Б.-С.), Подвицкого, Беляева и Кельма…» Обыск, как мы знаем из прессы, был произведен и результатов не дал. Оказывается, не все было так просто.

4 ноября в Москву полковником Н. Г. Иваненко была отправлена совсекретная депеша за № 755, из которой выясняется, что у трех обысканных — Беляева, Виктора Подвицкого и прусского подданного Гуго-Эмиля Кельма — ничего предосудительного, действительно, найдено не было. Но зато у четвертого — Карелина Владимира Александровича, ранее уже судимого за политическое преступление, — нашлись и брошюры подстрекательские, и письма, прямо указывающие на крайнюю его неблагонадежность. Но хватать злодея начальник губернского жандармского управления не спешит — Карелина заодно с Подвицким оставляют на свободе. Естественно, под секретным наблюдением — пусть сами выводят на своих подельников.

Продолжается негласное наблюдение и за двумя другими фигурантами: Кельмом и Беляевым. Тем более что иногда вся группа собиралась у Беляева на квартире.

Пять лет спустя, 14 октября 1914 года, издательница «Смоленского вестника» Софья Пиотровская обратилась к смоленскому губернатору с просьбой разрешить А. Р. Беляеву занять пост ответственного редактора газеты. Из канцелярии губернатора в губернское жандармское управление был сделан запрос: «Не навлекал ли на себя какого-либо подозрения в политической неблагонадежности присяжный поверенный Александр Романович Беляев?» Прямо на запросе карандашная надпись: «Неблагонадежных сведений не имеется». На оборотной стороне — печать жандармского управления и ответ: «Компрометирующих сведений нет» [105].

Состоял ли Александр Беляев в партии эсеров? Или вступил и вышел? Симпатий к монархии он точно не испытывал, но от антипатий до партийной работы расстояние немалое…

А чем он вообще занимался с осени 1909 года? Начало адвокатской практики, хлопоты с разводом… Любому другому за глаза хватит, чтобы свободного времени и вовсе не осталось. Но Беляев — человек живой, непоседливый, увлекающийся…

«Вместо Глинкинского музыкального кружка, фактически прекратившего свое существование, в Смоленске возникло новое музыкальное „Симфоническое общество“…