Юрий Гагарин - Лев Данилкин Страница 21

Анна Тимофеевна, часто навещавшая сына в первые месяцы (14), понимала ведь, что ремесленное училище при заводе — училище, где даже при дефиците учебных мест в сентябре оказывается недобор, — не самое благополучное место на свете, — не знала, разумеется, что им еще повезло. В середине нулевых годов среда деградирует даже по сравнению с послевоенными годами: здесь будет убит директор училища.

Повезло и с товарищами, из которых общеизвестны Александр Петушков и Чугунов, но был и еще один важный человек, от которого Гагарин, по словам Чугунова, много взял — «и как спортсмен, и как человек». Виктор Лыков, тоже учившийся в их группе, был «отличный спортсмен». «Юра с завистью смотрел на его красивую спортивную фигуру, они подружились и вместе стали заниматься спортом. Между Виктором и Юрой шла „борьба“ на спортивных снарядах. К концу 1949 года Гагарин начал крутить солнце на турнике». Лыков больше занимался спортом, чем учебой; Гагарин — и тем и тем. Вместе с Чугуновым и Петушковым, которые тоже пообещали, что закончат 7-й класс в вечерней школе, они поступили, уже в 1950-м, в школу рабочей молодежи. «Решили, вот получим среднее образование и втроем поступим в институт» (4).

Любопытное свидетельство, касающееся этого периода, удалось записать корреспондентке газеты «Люберецкая панорама» Т. Савиной, которая обнаружила одноклассницу Гагарина по школе рабочей молодежи Веру Фетисову:

«Школа размещалась в подвале цеха ГЛЗ (как назывался завод в народе), где производились моторы, неподалеку от его 2-й проходной. В этой вечерней школе было несколько классов, где обучались не только молодые заводчане и учащиеся ремесленного училища, но и работники других предприятий города. Юрий Гагарин выделялся среди 20 учеников в классе своим очень серьезным отношением к учебе и самостоятельностью. Особенно любил литературу, физику, математику, был редактором классной стенгазеты. Среднего роста, улыбчивый, всегда подтянутый и аккуратный, он, в пример многим, ходил в тщательно отутюженных брюках, начищенных ботинках. И даже привычная форма учащегося ремесленного училища, где он учился одновременно со школой, выглядела на нем как элегантный костюм. По выходным ходили в заводской клуб на танцы, играли в волейбол, готовились к экзаменам на трибунах стадиона „Торпедо“, если там не было соревнований, влюблялись.

Юре Гагарину нравилась одноклассница Лида Тимченко, красивая девушка среднего роста с пышными темными волосами. Он ухаживал за ней, уговаривал продолжать учебу в техникуме. Лида работала в табельной деревоотделочного цеха. Позднее она вышла замуж за пожарного и уехала куда-то к нему на родину…» (6). (Чугунов тоже припоминает: «В классе — в школе рабочей молодежи — было много девочек. Лида Тимченко — единственная девушка, которая нравилась ему. Она работала на заводе. Симпатия была» (1).)

Еще в музее есть черная — в пандан к парте — форменная фуражка Гагарина, переданная для экспонирования матерью. Странное обилие черного цвета наводит на мысль о каком-нибудь колледже гробовщиков, однако для дизайнеров 1940-х черный, по-видимому, ассоциировался не столько с трауром, сколько с элегантностью — в той степени, в какой следует быть элегантными квалифицированным советским рабочим.

Училище было, по существу, юношеским колледжем при заводе сельскохозяйственных машин имени Ухтомского. Любопытно, что до революции завод принадлежал американскому гражданину, назывался, соответственно, «Нью-Йорк» — и, если википедия не врет хотя бы на этот раз, был одним из крупнейших машиностроительных предприятий в Европе.

Что значит литейщик-формовщик, специальность Гагарина?

Принадлежащее самому Гагарину (в «Дороге в космос») описание того, чем занимаются литейщики, производит впечатление энигматического: «Мы делаем формы, ставим стержни, накрываем верхнюю опоку и ставим на конвейер». Ничего, кроме глупого вопроса «И что?», в голову не приходит.

В музее демонстрируется длинная, метра под два, металлическая кочерга, к которой приварено нечто вроде металлического же ковшика, — предмет, который, пожалуй, мог бы послужить иллюстрацией к старой итальянской пословице «садишься есть с дьяволом — запасайся длинной ложкой»; это инструмент литейщика — по-видимому, чтобы зачерпывать в вагранке расплавленный чугун и переливать его в форму для заливки.

Вообще, когда говорят, что Гагарин был рабочим-литейщиком, услужливое воображение моментально помещает его с этой самой кочергой куда-то вроде гигантского мартеновского цеха, суетящимся вокруг домны, среди других сталеваров или по крайней мере просто металлургов (в духе любимого гагаринского соцреалистического романа В. Попова «Сталь и шлак»). Судя по всему, Гагарин-литейщик — в Люберцах по крайней мере — специализировался именно по чугуну, то есть он не был сталеваром и к мартеновским печам отношения не имел, а работал с вагранкой, не слишком большой печью с относительно небольшими температурами плавления. Проконсультироваться относительно терминологии и технических деталей процесса проще в Гугле, чем в люберецком училище — там теперь можно стать квалифицированным поваром или автослесарем, а вот если вы хотите «отлить лучший мир» (именно это пожелали Гагарину в Англии его тамошние коллеги по первой специальности), то ехать придется куда-то подальше: на литейщиков здесь уже давно не учат.

В общем, сколько можно понять, основной практикой начинающих литейщиков был отлив первичных металлических болванок, которые затем другие рабочие — токари, фрезеровщики — обтачивали на станках таким образом, что из них получались детали машин нужной формы. Модели для литья изготавливались вручную, вручную же — при помощи тяжелой трамбовки — уплотнялась формовочная земля; хилым и неуклюжим на такой работе делать нечего; ну и расти есть куда: набравшись опыта, можно было отливать готовые детали — шкивы, сложные шестерни, лопасти для лодок, а затем и… Теоретически, Гагарин смог бы сам отлить памятник первому космонавту, украшающий площадку перед лицеем № 10.

До этого, впрочем, не дошло, однако на втором году обучения группа Гагарина и Чугунова проходила практику на некоем заводе (адрес которого, к сожалению, не удержался в памяти Тимофея Андреевича: где-то в Подмосковье). В маленьком литейном цеху молодые люди должны были произвести в высшей степени ответственное «архитектурное литье для украшения новых зданий Московского государственного университета»: решетки ограды и некие «ажурные колпаки» (don’t ask). «Формовочных машин здесь не было. Все работы выполнялись вручную». Ездить сюда пришлось несколько недель подряд. В какой-то момент, вспоминает Чугунов, «в цех зашли представители от заказчика литья. Один из представителей университета пригласил нашу группу на экскурсию в их городок. Юра Гагарин сразу засиял своей доброй улыбкой и произнес довольно громко: „На экскурсии я люблю ездить, но лучше бы поучиться в этом университете. Жаль, что только в этом году заканчиваю семилетку, но уже поставил задачу получить среднее образование, а потом и высшее“» (4). (Очень гагаринская, кстати, отлично сочетающаяся с его доброжелательной улыбкой, развернутая, демонстрирующая расположение к собеседнику, двухчленная речевая конструкция: «хорошо, что А, но есть еще лучше Б»; в дальнейшем он очень часто будет пользоваться ею на своих пресс-конференциях.)