Первое поражение Сталина - Юрий Жуков Страница 21

Смена командующего Юго-Западным фронтом 10(23) июля (генерала Е.А. Гутора заменили генералом Л.Г. Корниловым, которого уже 19 июля (1 августа) повысили, назначив главнокомандующим) ничего не изменила. Солдаты больше не желали воевать, проливать свою кровь неведомо за что. Русская армия окончательно потеряла боеспособность.

Проигранное в Галиции сражение серьёзно осложнило положение и союзников. Полагаясь на поддержку Юго-Западного фронта, они также перешли в наступление. Во Фландрии, в районах Ипра и Вердена. Однако быстрый (слишком быстрый!) успех на востоке позволил немцам перебросить подкрепления на запад, сдержав англо-французские войска. Сражение во Фландрии затянулось до конца ноября, так и не принеся перевеса ни одной из сторон. Только британским дивизиям ценою огромных потерь удалось продвинуться на… 8 километров.

Продуманная, тщательно разработанная совместная операция во второй раз за 1917 год завершилась ничем. И снова Париж и Лондон винили в том свою союзницу, так и не оправдавшую надежд.

Между тем, в Петрограде ещё 3(16) июня открылся Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Вторая, по общему мнению, власть в стране, которая из-за паралича воли Временного правительства с каждым днём обретала всё большую и большую силу, значимость.

Первым, а, следовательно, и самым важным из предложенных для обсуждения, неизбежно оказался вопрос о власти. Следует или нет поддерживать коалиционное правительство. Однако было вполне очевидным, что положительный ответ на него предрешён. Известен загодя, ибо эсеры, меньшевики, трудовики и народные социалисты, чьи представители согласились принять министерские посты, на съезде составляли большинство. Обладали 564 мандатами из 1090.

Так оно и оказалось. Тон задал выступивший первым лидер правых меньшевиков и вместе с тем министр почт и телеграфов И.Г. Церетели. Скучно, невыразительно призвал всех выразить полное доверие Временному правительству. И поступить так лишь на том основании, что ни все социалистические партии вместе, ни одна из них якобы ещё не готовы взять на себя ответственность за судьбы страны.

Вторым оратором – от большевиков – стал Ленин. Он же не только подверг уничтожающей критике политику правительства. Уверенно заявил, что уже сегодня вся власть должна перейти к Советам. А если потребуется, то его партия в состоянии взять на себя ответственность за будущее России. Выступая с докладом по столь широкой проблеме, Ленин, естественно, остановился и на не менее злободневном вопросе – о войне. Точнее, о «мире без аннексий и контрибуций», которого столь дружно вроде бы добивались все партии, представленные на съезде. Но вот тут-то он неожиданно затронул и иное – национальную проблему.

«Революционная демократия, – заметил Ленин, – это большие слова, но применяются они к правительству, которое мизерными придирками осложняет вопрос с Украиной и Финляндией, не пожелавшими даже отделяться, а лишь говорящими – не откладывайте до Учредительного собрания применение азбук демократии». Заодно, мимоходом – не подтверждая убедительными доказательствами – поддержал идею федерализации, которая, по его мнению, и должна исключить возможность угнетения какого бы то ни было народа. И многозначительно добавил, обращаясь к правительству: «Мир без аннексий и контрибуций нельзя заключить, пока вы не откажетесь от собственных аннексий».69 Явно имел здесь в виду ситуацию с Финляндией и Украиной.

Но на конкретных отношениях власти с этими национальными окраинами останавливаться не стал. Счёл более важным озаботиться судьбами иных, нежели Россия, стран. Мексики – там с марта 1916 по февраль 1917 года хозяйничал американский экспедиционный корпус генерала Дж. Першинга. Албании – несколькими днями ранее её, нейтральную, оккупировала Италия, установив над ней протекторат. Греции – в ней франко-британские силы совершили государственный переворот свергли короля Константина и вынудили новое правительство вступить в войну на стороне Антанты. Выразил Ленин и беспокойство судьбами Эльзаса и Лотарингии (кому в конечном счете достанется эта территория?), Ирана (что сделают с ним русские и британские войска, находящиеся там?).

С Лениным поспешил вступить в полемику А.Ф. Керенский. Естественно, защищая Временное правительство и его политику.

«Чтобы закрепить завоевания нашей русской демократии, – эмоционально воскликнул он, – нам говорят: покажите на примере собственного государства, что вы против аннексий, покажите сами внутри, что вы отказываетесь от завоеваний! Как же это мы можем сделать? Нам говорят: вот военный министр Керенский ведёт борьбу с Финляндией и Украиной. Я пользуюсь парламентским выражением и говорю: Это неправда!.. И в отношении Финляндии и Украины мы являемся горячими защитниками их автономии.

Мы говорим только одно.

Мы, как Временное правительство, не обладающее, не желающее иметь самодержавных прав, мы до Учредительного собрания не считаем себя вправе декретировать независимость той или другой части русской территории. Нам, товарищи, в этом месте нашей защиты – поддержка всей страны. Кто может пока ещё не высказалась решительная воля русского народа, заниматься декретированием и перекройкой карты русского государства? Мы считаем, что это вне нашей компетенции, и этого делать мы не имеем права».70

Словом, при всей своей категоричности, нежелании «перекраивать карту русского государства», не отверг такого рода домогательства национальных окраин. Просто отложил решение проблемы до созыва Учредительного собрания. Мол, «вот приедет барин, барин и рассудит».

Продолжил прямой спор с Лениным и большевиками идеолог и вождь эсеров В.М. Чернов. Выступая на следующий день. 5(18) июня, счёл для себя непременным остановиться на том же вопросе. Названном им «громадным» – «Об отдельных национальностях и о тех даже отдельных местах, о тех местных радикальных группах, которые при старом строе жили под ярмом тяжкой централизации и у которых поэтому отдача в сторону децентрализации, полной свободы, полной самостоятельности колоссальна».

Собственно, спором позицию Чернова назвать было трудно. Как и Ленин, он отстаивал всё тот же федерализм, который стал общим лозунгом всех националистов. Отлично осознававших, что открытое провозглашение отделения до Учредительного собрания может для них даже в революционной России, где свобода переходила в анархию, завершиться весьма печально.

Ведь накануне открытия съезда, 2(15) июня, все газеты сообщили о восстановлении 129-й статьи ещё царского уголовного уложения. Гласившей: «Виновный в (устном или печатном) призыве к учинению… насильственных действий одной части населения против другой, к неповиновению или противодействию закону или постановлению или распоряжению власти наказывается исправительным домом, крепостью или тюрьмой не свыше трёх лет». Наказанием за такое преступление применительно к воинским частям во время воины являлась уже каторга.71

Но о том Чернов и не помышлял. «Когда мы говорим, – обратился он к делегатам съезда, – что великий принцип децентрализации, автономизма, федерации должен лечь в основу организации России, мы говорим, что право самоопределения, согласное с потребностью кооперации, великого сотрудничества народов под свободною широкою кровлею, дающей полную свободу проявления каждой отдельной народности. Вот где решение, а не в этом сепаративистском пути, который, продолженный до своих логических последствий, я не знаю, что даст ибо каждой мелкой народности будет поставлен вопрос. Или извольте отделяться, тогда совершенно отделитесь, или извольте подчиняться централизации и совершенной централизации. Этим мы обрекаем их на сепаратный путь».72