Как знаю, как помню, как умею. Воспоминания, письма, дневники - Татьяна Луговская Страница 21

Княжна она была или нет, но мы с ней подружились. Была она девочка озорная, очень сообразительная, способная и музыкальная. (Кстати, со временем она превратилась в известную музыкантшу.) На всю жизнь запомнились ее руки — гибкие, подвижные, не детские, крючковатые.

Эта девочка была зачинщицей всех наших шалостей…

Большой мечтой было попасть в актовый зал на верхнем этаже, где во время перемен гуляли старшие гимназистки и с ними моя сестра Нина. Нас наверх не пускали. Правда, раза два Нина со своей подругой Аделей Шрейдер приходила вниз навестить меня, но это было не то! Совсем не то! Мы стремились наверх, и тут в растрепанной голове княжны созрел адский план. В связи с тем, что только у меня была сестра в старших классах, мне нужно было прикинуться больной. Почему-то я должна была держаться за свой нос и закатывать глаза, а другие девочки поддерживать меня под руки. А классным дамам надо было говорить, что я больна и что меня ведут наверх к старшей сестре на излечение. Сказано — сделано, и под предводительством княжны груда малявок двинулась по лестнице наверх.

Дверь верхнего коридора закрылась за нами, и весь нижний шум и гам отрезался, как ножом. Мы вступили в царство чинности и тишины. По широкому коридору, как маятники, фланировали классные дамы в синих форменных платьях. Было страшно, что меня разоблачат, но княжна бойко объяснила цель нашего прихода, и одна из верхних классных дам, отцепив от меня гроздь девочек и выбрав из толпы малявок одну сопровождающую, разрешила нам вдвоем войти в зал. И мы вошли…

Боже, как там было прекрасно! Все гимназистки чинно и тихо, парами и по трое, ходили по залу, взявшись под руки.

Ослепительное солнце било в огромные окна, а на правой стене висели два больших (во весь рост) портрета — царя и царицы. И все старшие девочки показались мне уже не девочками, а барышнями… Мы растерялись, как и где найти сестру Нину среди этого венка гуляющих и как бы танцующих гимназисток? И тут (о, счастье!) меня увидела и узнала Шура Мартынова, та самая барышня, ради которой Володя тер себе голову мылом. Она кинулась ко мне, вслед за ней появилась и наша Нина. Все старшие гимназистки показывали нам зал, дарили конфетки, картинки и облатки для промокашек.

Это был незабываемый день в моей гимназической жизни. Очень захотелось стать скорее старше, закладывать волосы в пучок или завязывать на верху косы большой черный бант и также чинно прохаживаться, сложив руки на талии, в большом, торжественном и светлом актовом зале с портретами царя и царицы…

Больше воспоминаний о гимназии Констан у меня не сохранилось, да и мало я там была, потому что произошла революция и гимназия закрылась.

Помню еще сыроватый, идущий под гору сад с большими липами, находящийся сзади здания гимназии, и швейцарскую, где у каждой девочки была своя вешалка…

Любила я дорогу из Второго Ильинского переулка, где находилась гимназия Констан, домой на Волхонку. Путь не длинный, но интересный. За мной всегда кто-нибудь приходил, так как я кончала занятия немного раньше сестры.

Если приходила мама, то мы очень часто сворачивали на Пречистенку, там в бельэтаже дома (где помещается и ныне на втором этаже аптека), был писчебумажный магазин под названием «Привет». Этот «Привет» притягивал и завораживал всех детей Луговских, о нем даже написал стихи мой брат:

Мы поднимались по небольшой, казавшейся тогда широкой лестнице (она и сейчас цела) и открывали находящуюся по правую руку от нас большую дверь. И сразу начинал мелодично звенеть колокольчик. Чем шире открывалась дверь, тем громче и веселее он пел, предвещая счастье и необыкновенные впечатления. Пожалуй, больше всего это было похоже на театр, и колокольчик звенел, объявляя начало представления.

Мы входили, и одновременно с нами, по зову колокольчика, с противоположного конца магазина появлялась из-за портьеры, как из-за театрального занавеса, улыбающаяся немолодая дама, украшенная невероятной, похожей на большую шляпу прической. Дама была и хозяйка, и продавщица, и жилица этого маленького магазина.

Мама покупала тетрадки для меня (в три линейки по косой), а я замирала перед стеклянной витриной.

Нигде в мире, никогда в жизни, ни тогда, ни после, я не видела столько писчебумажных чудес…

Краски в ящиках и врассыпную, золотые и серебряные перышки (тонкие и толстые), перья Рондо и № 86. А эти мутные, молочные, полные тайны и неизвестности, сводные картинки! Ведь не знаешь, что из них проявится, когда окунешь их в воду и дрожащей от нетерпения рукой начинаешь переводить на бумагу?.. И мало еще знакомые, но манящие географические карты, на которых ярко синели океаны, тонкими жилками голубели реки и земля лежала такими удивительными желтыми пряниками, что трудно было поверить, что мы живем на ней. Там были открытки с собачьими, кошачьими, цыплячьими головами и с головками красивых барышень. Пеналы, копилки и чернильницы в виде зайцев, лисичек и слонов. Чинилки для карандашей и перламутровые перочинные ножички. Ручки — простые, фарфоровые и из камня «кошачий глаз». Записные книжечки, украшенные цветными стеклами. Пресс-папье, резинки и опять перья, перья, перья всех сортов и размеров. Но царствовали над всем цветные карандаши Фабера и огромные альбомы для рисования в холщовых переплетах. Всего не перечислишь. Глаза разбегались, столько интереса, открытий, занятий, проникновения в новый мир ожидало нас, детей, в этом магазине.

Милая дама с корзинкой взбитых волос на голове! Кто ее научил так необыкновенно все устроить в этом маленьком, уютном, домашнем, приветливом магазине? Оглядываясь назад, я благодарю ее за ту удивительную радость, которую она принесла в наше детство своим сказочным магазином под названием «Привет». Я до сих пор иногда вдыхаю запах этого магазина, я его не забыла. В «Привете» хотелось быть, жить, находиться всегда, всю жизнь…

Но мама расплачивалась, дама кивала своей неправдоподобной прической, колокольчик на дверях уже не звенел радостно, а грустно, прощально стонал — мы выходили на лестницу и дальше на улицу. Жалко, конечно, было покидать «Привет», но в кармане у меня лежала какая-нибудь очередная, добавочная к тетрадкам покупка, и, в общем, я была счастлива.

Я была счастлива, и мир сиял вокруг меня. Солнце горело в стеклах домов, снег искрился, извозчики лихо скользили по мостовой и кричали «но-о», из булочной Филиппова так упоительно пахло сдобными плюшками и ванилью, а веселые воробьи, пронзительно чирикая, как оглашенные, налетали на лошадиный навоз и, видимо, были так же, как и я, вполне довольны своей жизнью…

Мое детство было до краев наполнено счастьем, а между тем развивающийся характер захотел проверить себя в страдании и горе. Но ни того, ни другого не было. Были огорчения, но драмы не получалось. Не складывалась драма! И все же необходимость несчастья червяком начинала шевелиться во мне…