Слава и трагедия балтийского линкора - Никита Кузнецов Страница 22

На другой день офицеры корабля обсудили инцидент в отсутствии его участников и признали виновным как в нем, так и в развязывании других постоянных бурных споров именно ревизора. Воспользовавшись данным М.К. Энгельгардтом словом покинуть корабль, если таково будет решение офицеров, члены кают-компании просили старшею офицера М.И. Смирнова довести до лейтенанта просьбу — списаться. Об этом старший офицер и доложил вернувшемуся с берега командиру, подчеркнув, что Энгельгардта просят списаться в соответствии с его же словом, а отнюдь не на основании решения суда кают-компании (т.к. отсутствовал проступок, предусматриваемый ст. 210 кн. XVII Свода морских постановлений).

Через день по настоянию командира в присутствии всех офицеров Энгагьгардт извинился перед Крафтом и взял назад свой рапорт против Янковича, признав себя виновным в этой ссоре. Перейдя ко второй часта конфликта — просьбе о списании ревизора, — Н.Н. Коломейцов заявил, что кают-компания законного права на такое требование не имеет. Офицеры на этом и не настаивали, указывая, что они просят Энгельгардта списаться по его же честному слову.

Вновь процитируем показание В.Н. Янковича 1911 г.: «Командир сказал, что он лейтенанта Энгельгардта не спишет, что ему нужен работник, и что мы на корабле для работы, а не для установления добрых отношений. Командир сказал, что знает, что вся история разыгралась на почве постоянной критики его распоряжений, это командир выводил из слов лейтенанта Энгельгардта, который говорил командиру, что его задевают потому, что критиковали при нем командира — человека, которого он любит и уважает. Что кают-компания смотрела будто бы на лейтенанта Энгельгардта, как на ставленника командира.

Офицеры отрицали оба утверждения командира, но командир ничего не слушал, стоял на своем, говорили как будто на разных языках. Слишком большое влияние имел на командира Энгельгардт, умел играть на слабых струнах» {14}.

Из ситуации с данным словом — списаться по требованию кают-компании—Энгельгардт «вывернулся» элементарно. Он сам потом рассказывал мичману Г.Е. Чаплину, с которым у него были несколько лучшие отношения, что, подавая командиру рапорт о списании, он сказал: «Николай Николаевич, спишите меня, пусть я буду козлом отпущения, зато исправятся Ваши отношения с кают-компанией» {15}. Конечно, командир, бывший на его стороне, рапорт не принял.

Следующий этап отношений Энгельгардта с кают-компанией походил на «вооруженный нейтралитет». Офицеры не общались с лейтенантом иначе, как по службе, выжидая, когда же он покинет корабль. Михаил Константинович пытался вести себя как ни в чем не бывало, иногда продолжая провоцировать споры, от которых все уклонялись. Так бы, наверное, и досуществовали до возвращения в Россию, если бы Энгельгардт, посмотрев, как хорошо на берегу устроилась приехавшая в Тулон жена командира, не решил «выписать» свою.

Согласно обычаю, кают-компания посылала к таким «приезжающим» женам одного из офицеров с визитом, приветствием. В данном же случае старший офицер, которому Энгельгардт сообщил о приезде жены, испытал затруднение — как поступить? Михаил Иванович понимал, что офицеры, уже не считающие ревизора членом кают-компании, будут против визита. Если бы он, не считаясь с настроением офицеров, своей властью поручил кому-то из офицеров выполнить эту миссию, то спровоцировал бы офицера не неповиновение. Мало того, в процессе обсуждения этого вопроса могли прозвучать резкие выражения, могущие усугубить конфликт далее. Поэтому Смирнов решил устроить баллотировку данного вопроса — утром за завтраком предложил офицерам проголосовать в письменной форме. Как и ожидалось, все, за исключением четырех, высказались против. Конечно, никто не имел ничего против дамы, которую никто и не знал. Однако визит, нанесенный в дом офицера, с которым кают-компания не общается, мог быть или не принят, или же воспринят как решение примириться с человеком, несмотря на его продолжающееся вызывающее поведение. Кроме того, в случае общего приема в кают-компании «с дамами» пришлось бы позвать и мадам Энгельгардт, которая оказалась бы в странном положении, когда на ее глазах с мужем никто бы не общался. Кают-компания предпочла сделать вид, что о пребывании жены ревизора в Тулоне ей ничего не известно. С другой стороны, и Энгельгардт с приехавшей женой визитов в русские дома в Тулоне не наносили (кроме, разумеется, дома командира и его жены).

На Страстной неделе в пятницу (по другим свидетельствам — в субботу) М.К. Энгельгардт пришел в М.И. Смирнову с вопросом — почему его жену проигнорировали? Причина вопроса понятна — командир пригласил всех офицеров на разговение в командирское помещение, и жене Энгельгарота, как не принятой кают-компанией, появиться там было бы неудобно. Старший офицер объяснил мотивы кают-компании, подчеркнув, что никто никого не хотел оскорбить, а скорее наоборот, таким образом предотвращались возможные инциденты. Выслушав его, Энгельгардт стал жаловаться на свое тяжелое положение и предложил примирение: он публично извиняется перед кают-компанией, а она со своей стороны «выражает сожаление обо всем произошедшем». На следующий день Смирнов в отсутствие ревизора провел с остальными офицерами обсуждение данного вопроса и заявил, что и сам хотел бы избегнуть нынешнего «тягостного положения дел». Члены кают-компании, однако, «на основании прежних поступков» не поверили в искренность Энгельгардаа и отказались от примирения. В тот же день Смирнов сообщил лейтенанту о неудаче свой попытки примирения.

Кульминация наступила в субботу, 9 апреля. Вечером, незадолго до пасхальной заутрени, лейтенант М.К. Энгельгардт вошел в кают-компанию и передал одному из офицеров, старшему артиллеристу Г.Л. Дону, лист бумаги, после чего сразу вышел. На листе клетчатой тетрадной бумаги мелким нервным почерком было написано:

«Ваши высокоблагородия, милостивые государи.

После имевших место между Вами и мною недоразумений Вы нашли необходимым баллотировать вопрос — следует ли, или нет, делать моей супруге (приехавшей из России) визит от лица кают-компании. Из заявления старшего офицера мне известно, что как при баллотировке этого вопроса, так и при вторичном его разборе, большинством голосов он был решен отрицательно.

Считая таковое решение явно по отношению к моей супруге оскорбительным, покорнейше прошу господ офицеров, подавших свой голос «против» — принять мой вызов.

Последовательность, в которой мои вызовы будут приняты, мне совершенно безразлична. Однако я позволяю себе просить господ офицеров для избежания ненужных дальнейших осложнений содействовать мне по существу с формальной стороны.

Лейтенант Михаил Энгельгардт.

9 /22 апреля 1911 г.

Лин. кор. Слава. Тулон» {16}.

Позже в рапорте командиру М.К. Энгельгардт пояснял, что прибег к письменной форме вызова потому, что «считал необходимым поставить офицеров в известность о своих намерениях, просить же офицеров собраться для выслушивания моего заявления изустно я не нашел возможным, т.к., во-первых, это причинило бы всем беспокойство, а, во-вторых, мое заявление могло вызвать реплики, которых я хотел бы избежать» {17}.