Шпион на миллиард долларов. История самой дерзкой операции американских спецслужб в Советском Союзе - Дэвид Хоффман Страница 22

ГИЛШЕР. До встречи. До свидания.

ТОЛКАЧЕВ. До свидания {87}.

Гилшер вернулся и сел на свое место. Кисса вопросительно посмотрела на него: “Все в порядке?”

Да, кивнул он. Занавес поднялся, свет погас.

Хэтэуэй негодовал из-за остановки операций в Москве. Он считал, что приказ Тернера ошибочен и дорого обойдется. Волнующий первый контакт с Толкачевым, несомненно, побуждал возобновить полноценные разведывательные операции. В марте разразился кризис в связи с Алексеем Кулаком — грузным офицером КГБ, работу с которым пришлось остановить из-за отбоя. Из головного управления Хэтэуэю сообщили, что Кулаку, теперь жившему в Москве, может грозить арест, что его могут разоблачить как американского шпиона. Хэтэуэй чувствовал ответственность за Кулака, которого лично завербовал в нью-йоркской гостинице. Проблема, докладывали из штаб-квартиры, заключалась в том, что в вышедшей книге журналиста Эдварда Джея Эпштейна содержатся факты, указывающие на Кулака как на агента США. Если КГБ воспользуется этой информацией и арестует Кулака, ему будет грозить обвинение в измене, за которую полагалась смертная казнь. В штаб-квартире решили, что с Кулаком необходимо связаться и предупредить его об утечке. В спешке была разработана крайне рискованная операция, для того чтобы при необходимости вывезти Кулака из Советского Союза. Несмотря на свои опасения по поводу действий в Москве, несмотря на приказ о приостановке работы, Тернер одобрил операцию по предупреждению Кулака {88}.

Чтобы провести ее, Хэтэуэю следовало уйти от наблюдения КГБ любой ценой. Раз в неделю секретарша Хэтэуэя взяла за правило кататься вместе с мужем на коньках. Хэтэуэй загримировался под нее и даже надел лицевую маску, взял коньки и сел в машину, за рулем которой был муж его секретарши. Милиционеры у ворот ничего не заметили. Как только машина отъехала достаточно далеко от ворот, он сорвал маску и, страшно волнуясь, выскочил из машины. Он не знал, чего ждать. Увидев, что все тихо, он в течение нескольких часов петлял по холодной вечерней Москве, сбрасывая слежку. Хэтэуэй планировал предложить Кулаку бежать из Советского Союза — это называлось эвакуацией агента. Он взял с собой камеру, чтобы сделать свежий снимок Кулака для нового паспорта. Между тем московская резидентура еще никогда не проводила эвакуацию. Такие операции требовали многомесячного планирования, а у Хэтэуэя было всего несколько дней.

После нескольких часов блужданий по московским улицам, убедившись, что наблюдения нет, Хэтэуэй поднялся по ступенькам дома, где жил Кулак, и собрался позвонить в дверь. Но сидевшая там дежурная остановила Хэтэуэя. Он развернулся и ушел, вынужденный прекратить операцию. Следующим вечером он сделал еще одну попытку и позвонил Кулаку из телефона-автомата на улице. Кулак тут же узнал его характерный южный говор. Хэтэуэй сообщил об утечке, Кулак отвечал спокойно, без колебаний и без признаков страха. Он поблагодарил Хэтэуэя, но сказал, что с ним все будет в порядке, он не хочет, чтобы его тайно вывозили из страны. Больше Хэтэуэй не мог ничего сделать. ЦРУ потеряло Кулака как источник {89}.

Несмотря на такую неудачу, Хэтэуэй жаждал развивать историю с Толкачевым. 21 марта 1978 года он отправил в штаб-квартиру шифрограмму с предложением двигаться “на полной скорости”. Для начала он предложил “собрать базовый коммуникационный пакет, который на первый раз может заложить невидимка”, имея в виду оперативника, не находящегося под наблюдением. Затем ЦРУ позвонит Толкачеву и сообщит, где передачу забрать. Пакет позволит Толкачеву отсылать и получать сообщения, и, таким образом, ЦРУ сможет составить представление о том, что именно он знает и что может предложить. В передачу Хэтэуэй также собирался вложить оперативную записку с указаниями для Толкачева насчет следующих действий. Хэтэуэй считал, что личная встреча — самый быстрый способ получить все ответы, и очень хотел ее устроить. Но это был и самый рискованный путь {90}. Тут было слишком много подводных камней. Резидентура еще мало знала о своем агенте, о том, чего он хочет или на что способен {91}.

В своей обстоятельной записке в главное управление Хэтэуэй писал о Толкачеве:

Очевидно, что его требования или условия повлияют на наше решение, как именно проводить операцию. Желает ли он обменивать информацию на деньги? Получать их за один раз или неопределенное число раз в течение какого-то времени? Будет ли он настаивать на эвакуации? Подлежит ли этот вопрос обсуждению? В какие сроки? Таким образом, не зная изначально его намерений, трудно строить детальные или долгосрочные планы. Однако по нашему впечатлению — несмотря на его замечание о Беленко, — он думает о том, чтобы передавать информацию в течение продолжительного времени, хочет камеру для более эффективной работы и жаждет наладить постоянные долгосрочные отношения. Поэтому, хотя мы должны быть готовы проявить гибкость, пока не узнаем, каковы именно условия “Сферы”, нам кажется, что сейчас наилучший вариант — придерживаться сценария прямых коммуникаций с мотивированным агентом, чьи потребности могут быть разумным и эффективным образом удовлетворены. В то же время мы попытаемся как можно скорее понять, каковы нужды “Сферы”, и внести в планы необходимые коррективы для их удовлетворения {92}.

В том же донесении Хэтэуэй затронул вопрос о том, стоит ли передавать Толкачеву миниатюрную камеру на раннем этапе операции. Камера, возможно, облегчит ему копирование документов, но создаст серьезную опасность в случае его поимки. Шпионская камера станет уликой против него. “Когда нам выдать ему камеру и какую? — спрашивал Хэтэуэй у штаб-квартиры. — Очевидно, чем раньше мы обеспечим “Сфере” возможность фотографировать и, значит, поставлять бо́льшие объемы информации, тем скорее мы сможем решить вопрос о его добросовестности”, то есть об искренности его намерений, что требовалось ЦРУ.

Но в штаб-квартире по-прежнему осторожничали. Хэтэуэю велели задействовать “как можно более простой подход”. Это означало, что пока не будет ни камеры, ни личной встречи.

В телеграмме из штаб-квартиры от 24 марта признавалось, что данные, которые Толкачев уже предоставил, “выходят за пределы того, что Советы передали бы нам, если бы это был контролируемый случай” или ловушка. Это были хорошие новости; по крайней мере, информация Толкачева прошла первую проверку. Обычно ЦРУ для оценки добросовестности неизвестного прежде источника проверяло, есть ли в его данных новая информация, и выясняло, какую ее часть можно подтвердить информацией из других источников. Однако в заметках Толкачева данные были настолько новые, что их невозможно было проверить. Они могли оказаться и неожиданной удачей, и ловушкой; и этот вопрос нелегко было разрешить {93}.