Красная Армия против войск СС - Борис Соколов Страница 22

От частых разрывов дрожала земля, плавился снег. Густо разлетались осколки. Вдруг застонал и опустился на землю генерал В. А. Копцов. Я бросился к нему. Но в этот же миг пронизывающая боль обожгла мою левую голень…

Подбежали автоматчики из комендантского взвода и ординарец командира корпуса Николай Юдин. Уложив генерала на полушубок, они понесли его в одну из воронок, в укрытие.

— Ветров! Оставайтесь за меня и держитесь! — были последние слова Копцова. Он потерял сознание.

Не перевязав даже раны, я продолжил начатое комкором дело. Опираясь на обломок палки, переходил от орудия к орудию, от танка к танку. Неприятно хлюпала заполнившая сапог кровь, но мне было не до этого. Нужно было корректировать огонь.

Танки противника несколько раз пробовали атаковать нас, но организованные и смелые действия наших артиллеристов, стрелявших хотя и редко, но с большой точностью, не позволили врагу приблизиться. Правда, наши потери в людях и особенно в автомашинах росли, но и у гитлеровцев возникли три дымных столба пламени, после чего противник стал менее нахальным.

Уже к вечеру меня снова ранило. Подоспевшие санитары отнесли меня в штабной автобус, где капитан медицинской службы Д. Г. Шинкаренко промыла спиртом раны. И по тому, как вдруг стало озабоченным ее симпатичное лицо, я понял, что мои дела неважнецкие. И врач подтвердила это.

— У вас двадцатисантиметровая рваная рана правой части грудной клетки с переломом трех ребер, а также слепое ранение левой голени, — сказала она. — А у меня нет противостолбнячной сыворотки и даже анестезина. Все сгорело в санитарном автобусе…

Заверив расстроившегося врача в том, что со мной ничего не случится и без укола, я поинтересовался здоровьем генерала В. А. Копцова.

— Василий Алексеевич лежит в соседней машине, у него сквозное ранение правой голени и большая потеря крови, — ответила Дарья Григорьевна.

После ухода врача в машину вошел адъютант командира корпуса старший лейтенант Владимир Ревушкин. Доложил:

— Мы по-прежнему находимся в окружении. Но как только стемнеет, сойдем с шоссе и будем пробиваться на север.

Что ж, решение верное. Вот только бы продержаться до вечера.

И мы продержались. А как только стемнело, вперед пошли две «тридцатьчетверки» с автоматчиками на броне. За ними двинулась машина, на которой везли генерала В. А. Копцова. Штабной автобус, в котором лежал я, медленно последовал за ней. Дальше шли еще автомашины, а замыкала колонну третья, последняя из оставшихся, «тридцатьчетверка».

Скоро в автобусе кончился бензин. Его прицепили тросом к замыкающему танку, но вскоре трос оборвался, а танкисты этого не заметили. Ветрову и его спутникам пришлось еще долго блуждать по занятой немцами территории, прежде чем им удалось перейти линию фронта. Только в начале мая Александр Александрович вышел из госпиталя. В санатории он встретился с начальником штаба корпуса А. Б. Лозовским, который сообщил, что комкор погиб в ночь прорыва, т. е. в ночь с 4 на 5 марта 1943 года. Василий Алексеевич Копцов так и не узнал, что нашел смерть всего в 300 метрах от командного пункта Хауссера в Красном.

Из мемуаров Ветрова видно, что прорывом окруженной группировки никто не руководил, каждое из соединений выходило в одиночку, без координации своих действий с соседями. Что и неудивительно: радиостанции всех попавших в окружение танковых корпусов и стрелковых дивизий были уничтожены артиллерийским огнем и налетами авиации противника еще до начала прорыва. Поэтому корпус Копцова и не мог получить никаких указаний от формально руководившего группой окруженных соединений 3-й танковой армии генерала Зиньковича. Вот когда немцы прорывались из Корсунь-Шевченковского «котла», как мы увидим дальше, они все-таки смогли сохранить управление группировкой до самого конца, хотя находились в гораздо более плотном «котле» и значительно дольше, чем соединения 3-й танковой армии в марте 1943 года. Немецкие генералы в условиях окружения все-таки управляли своими войсками лучше советских. А уж о том, чтобы оставить группу Зиньковича в окружении, и речи не было. Об этом не думали ни попавшие в «котел» генералы, ни командование Юго-Западного фронта, ни Ставка. Там прекрасно понимали, что в условиях небольшого числа радиостанций в советских танковых корпусах генералы в условиях окружения быстро потеряют управление войсками, да и снабжать окруженных в ожидании деблокирующего контрудара не позволит слабость советской транспортной авиации и господство люфтваффе в воздухе.

Дивизии корпуса Хауссера, игравшие главную роль как при проведении контрударов, так и при обороне важнейших позиций, гораздо быстрее и осмысленнее, чем советские войска, маневрировали в условиях того слоеного пирога, который сложился на южном крыле советско-германского фронта.

Кстати сказать, структура советских танковых войск в том виде, в каком она сложилась к началу 1943 года, способствовала более быстрому карьерному росту высшего комсостава. Советские танковые войска состояли из танковых бригад, танковых корпусов и танковых армий. Командир бригады — это должность полковничья, ею обычно командовали полковники и подполковники, реже — майоры. Должность командира корпуса была в вилке генерал-майор — генерал-лейтенант, т. е. уже вполне соответствовала должности командира стрелкового корпуса. Точно так же танковая армия вполне соответствовала по должностной категории общевойсковой армии. И теми и другими в конце войны командовали генерал-полковники или даже маршалы бронетанковых войск (П. С. Рыбалко, С. И. Богданов). Таким образом, танковые командиры перепрыгивали необходимую для общевойсковых командиров ступень командира дивизии, которой в танковых войсках просто не было. Но и риск погибнуть у танкового генерала в среднем был выше, чем у общевойскового. Чтобы эффективно руководить танковым корпусом, его командующему надо было быть непосредственно в боевых порядках, а не наблюдать за сражением с замаскированного НП. Поэтому риск гибели среди командиров советских танковых корпусов, равно как и у командиров немецких танковых дивизий, был выше, чем у общевойсковых командиров.

28 февраля был отдан приказ о наступлении немецких войск на Харьков. Первой его целью был разгром советской 3-й танковой армии в районе Берестовой к юго-западу от Харькова. Манштейн утверждал: «Эта цель была достигнута 4-й танковой армией к 5 марта. Из 3-й танковой армии противника были частично разгромлены 12-й и 4-й тк, один кавалерийский корпус и три стрелковые дивизии, часть их личного состава была взята в плен в небольшом «котле» у Краснограда. Пленных опять было сравнительно мало, убитыми же противник потерял примерно 12 000 человек; мы захватили 61 танк, 225 орудий и 600 машин».

Однако в дальнейшем окружить крупные советские силы в районе самого Харькова не удалось. Манштейн утверждал, что виной тому — начавшийся на Донце ледоход и оттепель. (Ранее точно так же он утверждал, как мы помним, что полному уничтожению окруженных советских 6-й и 3-й танковых армий помешало то, что Донец был еще покрыт льдом и окруженные пехотинцы могли переправиться по льду.) Поэтому 4-я танковая армия не смогла форсировать Донец ниже Харькова и атаковать советские войска с востока. Пришлось атаковать харьковскую группировку во фланг. К моменту начала наступления 4-й танковой армии 7 марта дивизия «Тотенкопф» уже полностью прибыла на фронт и приняла в нем участие в составе корпуса Хауссера. Позднее к этому наступлению присоединилась группа Кемпфа. Теперь уже ледоход на Донце затруднил подход к полю боя советских резервов и подкреплений. Однако советские войска смогли захватить и удержать небольшой плацдарм северо-западнее Изюма на южном берегу Донца. В район Харькова также сумел подойти 2-й гвардейский танковый корпус.