Сервантес - Андрей Красноглазов Страница 22

Наконец, пала Голета, пал форт, в осаде коих участвовало семьдесят пять тысяч наемных турецких войск да более четырехсот тысяч мавров и арабов со всей Африки, причем все это несметное войско было наделено изрядным количеством боевых припасов и военного снаряжения и располагало изрядным числом подкопщиков, так что довольно было каждому солдату бросить одну только горсть земли, чтобы и Голета, и форт были засыпаны. Первою пала Голета, слывшая дотоле неприступною, — пала не по вине защитников своих, которые сделали для ее защиты все, что могли и должны были сделать, а потому, что рыть окопы, как показал опыт, в песках пустыни легко: обыкновенно две пяди вглубь — и уже вода, турки же рыли на два локтя, а воды не встретили. И вот из множества мешков с песком они соорудили столь высокий вал, что могли господствовать над стенами крепости, осажденные же были лишены возможности защищаться и препятствовать обстрелу с высоты.

Ходячее мнение было таково, что наши, вместо того чтобы отсиживаться в Голете, должны были в открытом месте ожидать высадки неприятеля, но так рассуждать можно только со стороны, тем, кому в подобных делах не приходилось участвовать. В самом деле, в Голете и форте насчитывалось около семи тысяч солдат, — так вот, могло ли столь малочисленное войско, какою бы храбростью оно ни отличалось, в открытом месте сдержать натиск во много раз превосходящих сил неприятеля? И какая крепость удержится, ниоткуда не получая помощи, когда ее осаждает многочисленный и ожесточенный враг, да еще сражающийся на своей земле? Напротив, многие, в том числе и я, полагали, что уничтожение этого бича, этой губки, этой моли, без толку пожирающей огромные средства, этого источника и средоточия зол, пригодного единственно для того, чтобы хранить память о том, как его завоевал блаженнейшей памяти непобедимейший Карл Пятый (точно память о нем, которая и без того есть и будет вечною, нуждается для своего упрочения в этих камнях!), уничтожение его, говорю я, — это знак особой милости неба к Испании, особого его благоволения. Пал также и форт, однако туркам пришлось отвоевывать его пядь за пядью, ибо его защитники бились до того яростно и храбро, что неприятель, предприняв двадцать два приступа, потерял более двадцати пяти тысяч убитыми. Из трехсот человек, оставшихся в живых, ни один не был взят в плен целым и невредимым — явное и непреложное доказательство доблести их и мужества, доказательство того, как стойко они оборонялись, того, что никто из них не покинул своего поста. Сдался и еще один маленький форт, или, вернее, воздвигнутая на берегу залива башня, которую защищал дон Хуан Саногера, валенсийский кавальеро и славный воин. Был взят в плен комендант Голеты дон Педро Пуэртокарреро, — он сделал все от него зависящее для защиты крепости и был так удручен ее падением, что умер с горя по дороге в Константинополь, куда его угоняли в плен. Попал в плен также комендант форта Габриеле Червелон, миланский дворянин, искусный строитель и отважнейший воин. В этих двух крепостях погибло немало прекрасных людей, как, например, Пагано Дориа, кавалер ордена Иоанна Крестителя, высокой души человек, выказавший необычайное добросердечие по отношению к брату своему, славному Джованни Андреа Дориа. Смерть его тем более обидна, что пал он от руки арабов, коим он доверился, как скоро убедился, что форта не отстоять, и кои взялись доставить его, переодетого в мавританское платье, в Табарку — небольшую гавань, или, вернее, поселок, принадлежавший генуэзцам, заплывающим в эти воды на предмет добычи кораллов, и вот эти самые арабы отрубили ему голову и отнесли ее командующему турецким флотом, но тот поступил с ними согласно нашей кастильской поговорке: „Измена пригодится, а с изменником — не водиться“, — говорят, будто командующий велел повесить тех, кто принес ему этот подарок, за то, что они не доставили Дориа живым…

Итак, Голета и форт пали, и турки отдали приказ сровнять Голету с землею (форт же находился в таком состоянии, что там уже нечего было сносить) и, чтобы ускорить и облегчить работу, с трех сторон подвели под Голету подкоп, но что до сего времени казалось наименее прочным, то как раз и не взлетело на воздух, а именно — старые крепостные стены, все же, что осталось от новых укреплений, воздвигнутых Фратино, мгновенно рухнуло. Наконец, эскадра с победой и славой возвратилась в Константинополь…»

Сервантес не называет здесь виновного в провале тунисской экспедиции, но он очевиден по совершенным действиям — дон Хуан Австрийский. Ведь меры, предлагаемые Пленником, были наиболее целесообразными в сложившейся ситуации и совпадают с точкой зрения Филиппа II, вопреки приказу которого поступил его сводный брат. Он не разрушал же укрепления, а сделал их еще более боеспособными, и случилось то, что случилось.

Сервантес на всю жизнь сохранил в памяти эти трагические события и уже в зрелом возрасте написал два сонета, один посвященный крепости Голета, другой — защитникам форта, которые он приводит в «Дон Кихоте».

Святые души, вы, что с плотью бренной Расстались ради праведного дела И вознеслись от дольнего предела К высокой тверди, чистой и блаженной; Вы, что, пылая ревностью священной, Так гневно состязались мощью тела, Что ваша кровь и кровь врагов одела Песчаный брег и округ моря пенный! Жизнь, а не доблесть первой изменила Руке бойцов, которая стяжала И в поражении победный жребий. И эта ваша скорбная могила Меж башен и железа вас венчала Земною славой и бессмертьем в небе.

Сонет форту и его защитникам:

От этого разгромленного края, От башен, рухнувших в огне и дыме, Три тысячи отважных душ живыми Взнеслись в блаженную обитель рая Вослед за тем, как, тщетно напрягая Мощь смелых рук, последние меж ними, Изнурены трудами боевыми, Угасли, жизнь железу отдавая; Сия земля изведала немало И в наше время, и во время оно Воспоминаний, скорбью окруженных; Но праведней ее скупое лоно Вовеки к небу душ не воссылало И не носило тел, столь непреклонных.

* * *

Осень 1574 года Мигель провел на Сицилии. В середине ноября он уже был в Палермо. В приказе за подписью герцога де Сессы Сервантес впервые упомянут как «soldado aventajado» — заслуженный солдат. Герцог — хозяин Кабры, давний покровитель деда Мигеля, лиценциата Хуана де Сервантеса, — с весны 1572 года состоял при доне Хуане Австрийском, очевидно с целью «присмотра» за горячим и честолюбивым молодым полководцем.

С наступлением зимы Сервантес вместе со своим полком покидает Палермо и отправляется в Неаполь, где встречается со своим братом Родриго. В это же время дон Хуан отбывает в Мадрид, чтобы дать отчет королю о тунисской экспедиции. Полководец вернется в Италию только летом следующего 1575 года. Для войск наступило длительное безделье, летом боевых действий против турок не будет. Для будущего автора «Дон Кихота» приближалось время окончания его службы в армии, однако впереди его ждало страшное испытание — алжирский плен.