Догмат крови - Сергей Степанов Страница 23

— Болит головушка, Павлушенька? — нежно проворковала Вера. — Пан студент не поскупится дать тебе гроши на опохмелку.

— Це гарно! — одобрил слепой. — Шановний паныч пожалеет калеку.

Голубев вынул из кошелька смятую рублевую бумажку, передал ее калеке, который уверенной походкой, словно знал в этом доме каждый вершок, направился к выходу. Тем временем Вера расчищала стол от грязной посуды. Стараясь не глазеть на хозяйку, дерзко раскачивавшую бедрами, Голубев прислушался к ругани, шуму и звону бутылок, доносившимся из-под пола. На первом этаже располагалась монополька. «Для обитателей притона монополька под боком является благом, — подумал студент. — Вот и Павлуша по лестнице сапогами гремит. Быстро обернулся».

Слепой вошел в гостиную. Хозяйка забрала у него наливку и властно велела:

— Ступай на двор. Нам с паном поговорить треба. Под дверью не подслушивай. Вот тебе трехрядку, играй, чтобы мы здесь слышали.

Слепой взял под мышку гармонь, и вскоре со двора раздались звуки бравурной музыки.

— Ой, люли! Ой, люли! Ой, люли! Се тре жоли!

— Ишь как наяривает! — с гордостью сказала Вера Чеберяк. — Павлуша Француз, так его здесь кличут. Настоящий француз и по-французски свободно чешет! Жалко мне его, убогенького. Он за свою глупость очи потерял. Вот прикармливаю и обстирываю беднягу. Француз на гармони играет, детишкам иной раз игрушки мастерит. У меня такое доброе сердце, что нет никакого слада. Я на фельдшерских курсах обучалась, мне бы свой кабинет на Фундуклеевской иметь, а вместо этого лечу здешнюю бедноту.

Хозяйка квартиры вооружилась щеткой и энергично взялась за парадный мундир Голубева. Счищая глину, она продолжала разговор.

— На Лукьяновке про убийство судачат, что не иначе Андрюшкина родня к этому злодейству руки приложила.

— Нет, Вера Владимировна, родные не виноваты. Полицию намеренно сбивают с толку. Я решил частным образом расследовать злодейское преступление. Не далее как сегодня утром мною обнаружено, что следы ведут на кирпичный завод. Там приказчиком Мендель!

— Он наш сосед, — отозвалась Вера Чеберяк, быстро орудуя щеткой. — Наш дом сороковой по Верхне-Юрковской, а его хата — нумер тридцать второй, за водокачкой. Одно не пойму, с какого боку тут Мендель? На что ему Андрюша?

— Догмат крови! Убийство на ритуальной подкладке.

— Бабьи сказки!

— Вовсе нет! Ваши дети, сами того не подозревая, дали ценные показания против Менделя. По словам девочек, он вел себя подозрительно, а Женя рассказал, что гулял с Андрюшей в день его исчезновения или, во всяком случае, близко к этому дню. Они постреляли из ружья, потом Андрюша пошел по своим делам и, видать, попал в лапы Менделя.

— Вы, пан студент, не слушайте сопливых девчонок и глупого мальчишку! С завода их гоняют, чтобы они не топтали сырые кирпичи. Поверили Женьке! Откуда ему знать, когда Андрюша приходил поиграть? Календаря он не разбирает, чисел не знает. Они с Андрюшей в прошлом году из ружья пуляли, это ему только кажется, что совсем недавно было. Ну вот, мундирчик ваш почистила. Теперь вы красавчик на манер офицера гвардии. Заходите, дорогу знаете. У меня сердце большое, будет час — приголублю. А с Женькой я потолкую по-матерински. Я его, ирода, научу держать язык за зубами!

Голубев вышел из квартиры с твердым убеждением, что тут дело не чисто. Дети Веры Чеберяк что-то знают, и мать боится, что они проговорятся. Дойдя до водокачки, он решил умыться холодной водой после ночи, проведенной в пещере. Качнув рукоять насоса, он оглянулся. За водокачкой виднелась приземистая хата, отделенная от улицы покосившимся плетнем. Калитка со скрипом приоткрылись, и в щель осторожно высунулся чернобородый человек. Студенту хватило мгновения, чтобы узнать приказчика кирпичного завода Менделя. Его лицо было повернуто в том же ракурсе, как лицо неизвестного человека, почудившегося ему в ночной полудреме. Голубев был готов присягнуть, что именно Мендель заглядывал ночью в пещеру.

Черная махина, больше похожая на порожденного железными недрами зверя, чем на творение слабых человеческих рук, медленно катила по рельсам, отдуваясь от долгого бега и фыркая струями пара. Паровоз втягивался в лабиринт вокзальных путей. На уровне человеческих глаз проплыли ленивые шатуны, медленно вращавшие красные паровозные колеса. Чумазое чудище тяжко ухнуло всем своим нутром и встало. И сразу же на него набросились сотни людей, ждавших в засаде, когда длинное тело зверя вползет в ловушку и испустит последний вздох. Носильщики в белых фартуках с начищенными бляхами на груди в мгновение ока выпотрошили вагоны, уставив свои тележки пирамидами тюков и баулов. Несколько человек тащили из окна тяжеленный кованый сундук, вслух удивляясь тому, как его удалось загрузить при отправлении из Питера.

Железнодорожный вокзал был позорищем Киева. Старое каменное здание, построенное во времена «чугунки», давно обветшало и не удовлетворяло потребностям резко возросшего железнодорожного сообщения. Несколько лет назад старый вокзал разобрали и рядом заложили современное, большое здание. Но пока новый вокзал не поднялся выше фундамента, а для пассажиров было наскоро возведено временное деревянное строение, достойное захолустного полустанка, но отнюдь не «матери городов русских».

К вагону первого класса спешил импозантный господин, лет сорока с лишним, облаченный в черный мундир судебного ведомства. На зеленого бархата воротниковых клапанах, которые в просторечии именовались петлицами, сверкала золоченая арматура: столп закона и три звездочки в ряд. В судебном ведомстве звездочки обозначали не классный чин, а занимаемую должность. Три звезды на петлицах без просвета свидетельствовали о высоком положении обладателя черного мундира, а красный аннинский крест на шее подтверждал правильность этого предположения. И действительно, импозантный господин с аккуратно подстриженными бородкой и усиками являлся прокурором Киевской судебной палаты, действительным статским советником Георгием Гавриловичем Чаплинским.

Прокурор задрал голову, чтобы заглянуть внутрь вагона, но ничего не увидел, а только не удержал на голове фуражку с эмблемой судебного ведомства, обрамленной дубовыми листьями. Фуражка упала на перрон, открыв взорам редеющие, зачесанные назад волосы. Спутник Чаплинского ловко подхватил фуражку, бережно отряхнул, даже подул на козырек и подал ее с низким поклоном. Прокурор сделал раздраженный жест, но уже в следующее мгновение его нахмуренное лицо озарилось сияющей улыбкой. Со ступенек вагона спускался сухощавый денди, одетый неброско, но очень изыскано. На нем был укороченный пиджак, пошитый по последней моде — без подкладных плеч, с завышенной талией и удлиненными лацканами. Денди воскликнул:

— Ваше превосходительство! Ну, зачем же вы сами затруднились!

— Что вы, ваше превосходительство! Встретить вас почитаю за святую обязанность. Нас ожидает мотор судебного ведомства.

— Вижу, вы отлично устроились. В Петербурге нам, вицам, не приходится и мечтать о подобной роскоши.