Опередить Господа Бога - Ханна Кралль Страница 23

Грабовский тогда сделал любопытное наблюдение: чем больше человек боялся, тем некрасивее становился — черты его как-то неприятно искажались. А вот те, что не боялись — например, Вильнер, Анелевич, — были по-настоящему красивые ребята, и выражение лица у них сразу менялось.

— Как представитель ЖОБа на арийской стороне (Грабовский только потом, уже после войны, узнал, какую Вильнер выполнял миссию; в то время люди предпочитали знать как можно меньше, чтобы не проговориться на допросе) Юрек поддерживал постоянный контакт с «Вацлавом» и офицерами и, если не мог всего, что от них получал, забрать в гетто, оставлял часть у Грабовского или у босых кармелиток на Вольской: то револьверы, то ножи, то пачку тротила. Устав ордена кармелиток тогда еще не был таким строгим, как сейчас, и им разрешалось показывать посторонним лица, так что Юрек, натаскавшись тяжестей, отдыхал у них на раскладушке за ширмочкой в монастырский приемной. Теперь я сижу в этой же приемной по одну сторону черной железной решетки, а мать настоятельница — в нише, в полутьме — по другую, и мы говорим о том, как почти целый год через их монастырь перебрасывали оружие для гетто. Не вызывало ли это каких-нибудь колебаний, сомнений? Настоятельница не понимает…

— В конце концов, оружие — в таком месте?!

— Может, вы насчет того, что оружие служит для убиения людей? — спрашивает мать настоятельница. Нет, это ей не приходило в голову. Она только думала, что хорошо бы Юрек, когда уже пустит в ход это оружие и настанет его последний час, успел раскаяться и помириться с Богом. Даже просила, чтобы он ей это пообещал, и сейчас спрашивает меня: как я считаю, он помнил о своем обещании, когда выстрелил в себя в бункере на Милой, 18?

Когда Юрек и его товарищи наконец пустили в ход оружие, небо в той части города стало сплошь красным и отсвет достиг даже привратницкой монастыря. Поэтому именно там, а не в часовне собирались каждый вечер босые кармелитки и читали псалмы (Но за Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, [обреченных] на заклание. Восстань, что спишь, Господи!), и настоятельница просила Бога, чтобы Юрек Вильнер принял свою смерть без страха.

Итак, Юрек собирал оружие, а Грабовский со своей стороны энергично помогал ему пополнять запасы. Однажды он раздобыл несколько сот килограммов селитры и древесного угля для взрывчатки (купил у Стефана Оскробы, владельца аптекарского магазина на площади Нарутовича), а в другой раз — 200 граммов цианистого калия, который евреи хотели иметь при себе на случай ареста. Цианистый калий — такие маленькие серо-голубые таблетки — пан Генрик сперва испробовал на кошке. Соскоблил чуть-чуть, насыпал на кусок колбасы, кошка мгновенно сдохла, так что пан Генрик со спокойной душой отдал таблетки Вильнеру. У пана Генрика было свое профессиональное честолюбие (он держал лавчонку с салом и мясом), и он не мог продать товарищу недоброкачественный товар.

Генек «Сало» — такой был у Грабовского подпольный псевдоним — и Юрек Вильнер очень дружили. О чем только они не разговаривали, лежа на одном тюфяке (на кровати спала жена пана Генрика с дочкой, а под кроватью лежали свертки с ножами и гранатами). О том, что холодно, что хочется есть, что кругом убивают и риск все растет. «Что же касается интеллекта, — вспоминает пан Генрик, — то у Юрека был философский склад ума, и мы часто рассуждали, зачем это всё, и взгляд на жизнь у него был широкий, общечеловеческий».

Из тетради Юрека Вилънера

А через день — мы уже не встретимся А через неделю — не поздороваемся А через месяц — забудем друг друга А через год — друг друга уже не узнаем А сегодня крик ночи взмыл над черной рекой Как будто я гроб приоткрыл рукой Слушай — спаси меня Слушай — люблю тебя Слышишь — слишком уже далеко [32]

В самом начале марта 1943 года Юрека Вильнера арестовало гестапо.

— Утром в тот день, — говорит адвокат Волинский, — я был у него на Вспульной, а в два немцы окружили дом и взяли его с документами и оружием.

У нас существовал неписаный закон: попадешься — молчи по крайней мере три дня. Если потом человек сломается — никаких претензий к нему не будет. Юрека Вильнера мучили целый месяц, но он никого не выдал, не назвал ни явок, ни адресов, хотя знал множество — в том числе и на арийской стороне.

В конце марта он чудом бежал, но вернулся в гетто. Ни для какой работы Юрек уже не годился: у него были отбиты ступни и он не мог ходить.

Чудо-побег, о котором рассказал адвокат Волинский, организовал Генек «Сало». Он узнал, что Юрек в лагере в Грохове, прокрался туда болотами, вызволил друга и забрал к себе домой.

У Юрека были изуродованы ногти, отбиты почки и ступни, его пытали каждый день, и однажды он замешался в группу приговоренных к расстрелу в надежде на скорый конец. Но группу отвезли на работу в Грохов; там его и отыскал Грабовский.

Выхаживали Юрека все — Грабовский, его мать, его жена; смазывали чем-то отслаивающиеся ногти и давали порошки, от которых моча становилась синей; наконец Юрек окреп и заявил, что хочет вернуться в гетто.

Грабовский сказал: «Юрек, зачем, я тебя увезу в деревню…» А Юрек: нет, он должен вернуться. Грабовский ему: «Я тебя так спрячу — до конца войны никто не найдет». А Юрек: нет, он должен вернуться.

Они даже не попрощались. Когда товарищи пришли за Юреком, пана Генрика не было дома. А едва в гетто вспыхнуло восстание, он сразу понял, что Юреку конец. Что из этой переделки ему уже не выкарабкаться. Не из переделки, конечно, а из этой трагедии…

И в самом деле, так оно и случилось. Из одного из последних донесений ЖОБа можно узнать, что именно Юрек дал сигнал к самоубийству 8 мая 1943 года в бункере на Милой, 18.

«Ввиду безнадежности положения, чтобы не попасть к немцам в руки живыми, Арье Вильнер призвал повстанцев покончить жизнь самоубийством. Первым был Лютек Ротблат — сначала застрелил свою мать, а потом застрелился сам. В убежище погибло большинство членов Боевой еврейской организации с ее руководителем Мордехаем Анелевичем во главе».

После войны пан Генрик (сперва у него была авторемонтная мастерская, потом такси, а потом он работал в транспортной системе в должности инженера) часто размышлял о том, правильно ли он поступил, позволив другу уйти. В деревне Юрек наверняка подлечился бы, набрался сил. «Но опять же, если б выжил, не был ли бы на меня в обиде? Скорей всего, не смог бы мне простить, что остался жив, и вышло б еще хуже…»

Из тетради Юрека Вильнера

Еще один миг, и они опять перережут веревку, и все начинать сначала. В последний раз я так близко был, я уже на губах ощутил каплю вечности. Мало. А теперь они взялись пичкать меня жизнью с ложечки. Только я давно потерял аппетит. Поймите, меня тошнит. Я знаю, что жизнь готова к употреблению, полное блюдо, ничуть не испорчена маслом, божественный вкус и чудо, как пахнет. И все же нет, не по нутру мне это… [33]

— Я написал ему в гетто письмо, — говорит «Вацлав», адвокат Волинский. — Что писал, уже не помню, но слова были теплые. Такие, которые страшно трудно писать.