Непридуманная история Комсомольской правды - Александр Мешков Страница 23

— А мне кажется, что тело — это Дом нашей Души и его надо содержать в порядке, тренировать и совершенствовать. Я вот потренировался, а потом попарил тело свое в сауне, искупал в бассейне.

— Ты хоть треники свои в бассейне стирай… — сказал он без всякой надежды, что я его услышу. — Прямо в трениках и ныряй! И трусы заодно постираешь и носки!

— Что?! Что ты такое ешь? Фу-у-у-у-у-у-у! — вскричал он однажды утром и подскочил в своем кресле на два дюйма, едва я только, по обыкновению, приступил к завтраку. А ел я всего-навсего «Доширак». Дешево, душевно и питательно. (Не подумайте плохого: «Доширак» мне за рекламу не заплатил!) Согласен: это не есть полезно. Но я в то время копил на квартиру и, экономя на всем, питал свою плоть самой дешевой пищей: чебуреки, беляши, шаурма, растворимая вермишель, кашка перловая, пшенная, греча, кефир, батон, репа, хрен, редька, свекла, лук, чеснок.

Конечно, такая пища вызывала непреодолимый метеоризм, но я ведь — деликатный и оттого мощный Баргузин чрева своего уносил я вдаль от людных мест.

— Это что: такой запах я буду всегда нюхать? — не спросил, а констатировал напарник.

— Можешь не нюхать. Это не обязательно. Но, похоже, дух этот будет тебя преследовать даже во сне, до тех пор, пока я не куплю квартиру, — улыбаясь кроткой, мягкой улыбкой Джоконды, ответил я ему.

Иногда я просил Юрко погулять полчасика, пока я в нашем кабинете предамся запретной страсти с очаровательной стажеркой из регональной «Комсомольской правды». Я же был бездомен, как Агасфер, и поэтому использовал для сладких утех рабочий кабинет.

— Ты превращаешь наш кабинет в вонючий притон, — всякий раз возмущался напарник. — Здесь царит не только запах твоих пропитанных потом кроссовок, несвежих трусов, дешевой вермишели, но и мерзкий дух Порока и женских выделений. Ну, хорошо… Погуляю полчаса. В пивной… Давай на пиво за аренду апартаментов. Что ты мне дал, жлоб???? Этого мало! Вот так-то лучше…

О! Как дорого обходилась мне плотская радость на рабочем месте! Зато мне не надо было везти предмет своей страсти во глубину московских трущоб Домодедова, где я снимал сырую, неухоженную однушку, напоминающую каземат княжны Таракановой на известной картине Флавицкого.

Лично я, полжизни проведший в казармах интернатов, морского училища, армии и тюрьмы, в те времена был весьма терпим и привычен к мощному зловонию носков, немытого девичьего лона, беляша, шаурмы, «Ролтона». Но позже, вкусив карпаччо из мяса молодой косули с шалфеем и трюфелями, лобстеров под соусом «бешамель», жареное филе мореного волка с яблочным террином и малиновым соусом, познав очарование отелей Hilton, Sheraton, утонченную красоту белья дорогих куртизанок и вкус настоящего десятилетнего виски, я разочаровался в своих ранних кулинарных и моральных пристрастиях.

Кстати, однажды, накануне приезда в редакцию «Комсомольской правды» Президента Владимира Путина, когда весь этаж редакции уже сиял, как боярские хоромы перед свадьбой, а туалеты пахли розами, как опочивальня Мессалины, к нам в комнату заглянул главный редактор Владимир Сунгоркин. Бегло оглядев наш скромный сераль (кабинет напоминал спортивную раздевалку в подвальной «качалке») с висящими повсюду элементами спортивного быта, понюхав кислый, пахнущий потом и «Ролтоном» воздух, поморщился и сказал нам с Юркой: «Завтра у вас выходной!» Так что мое увлечение фитнесом не только портило воздух в кабинете, но еще и помогло нам честно заработать дополнительный выходной.

— А поезжайте-ка вы на войну! — сказал нам Ганелин. — Хватит ерундой заниматься.

В самом деле, фотороманы с проститутками нам и самим казались какими-то легкомысленными, что ли…

На войну так на войну.

В августе 2004-го в Южную Осетию пришла вторая война. В этом военном противоборстве использовалось не только стрелковое оружие, но и артиллерия. И хотя к концу месяца стороны удалось на несколько дней разъединить, август (роковое время в конфликте) 2004 года стал началом новой волны обстрелов, нападений, провокаций и перекрытий жизненно важных коммуникаций.

Полетели во Владикавказ. Переночевали в гостинице. Утром договорились с частником, чтобы отвез нас в Цхинвал. Едем из Владикавказа на старенькой «копейке», на частнике, через густой лес, в направлении Цхинвала. Время от времени встречаем по дороге деловито шагающих по обочине мужчин в гражданской одежде, с автоматами через плечо. Тогда еще было как-то странно встречать мужиков в лесу с автоматами через плечо. Чем ближе подъезжаем к Цхинвалу, тем отчетливее слышны взрывы и автоматные очереди. Приезжаем в Цхинвал. Пустынные улицы. Разбитые стекла в домах. Идем в штаб, прояснить обстановку. Обстановка хреновая. Со стороны грузинского села Тамарашени с утра идет массированный минометный и автоматный обстрел. Уже есть погибшие и раненные. Среди мирных жителей и воинов. Звенят стекла. Мелкие осколки с противным звуком врезаются в деревья. Садимся на такси. (Местным таксистам обстрел не страшен. Привыкли. Таксуют и в дождь, и в снег, и под обстрелом. Есть такая работа: под обстрелом таксовать.)

По улице Сталина выезжаем на границу Цхинвала с грузинским селом Тамарашени. Это оттуда раздаются автоматные и пулеметные очереди и противные разрывы мин. Седой таксист задумчиво морщится:

— Не надо ездить туда. Там убьют.

— А здесь что, безопаснее? — спрашиваем мы.

— Здесь нормально. Я вас за углом высажу. Там метров двести сами пройдете. А лучше — бегом.

Над головами противный свист. Минометы. В ста метрах от нас с промежутком в две минуты раздаются два мощных взрыва. Позже мы узнаем, что мины накрыли дом на улице Лермонтова. Погибла целая семья. Погибли дети.

Забегаем в каменный дом, откуда слышны автоматные очереди. Стены дома изрешечены пулями. На втором этаже в пустой комнате — сиротливо стоит детская коляска. На балконе крепкий, спортивный высокий боец в камуфляжной форме, не обращая на нас внимания, ведет прицельный огонь короткими очередями. Юрка в азарте стрекочет затвором фотоаппарата, перебегая с одного места на другое. Я сижу рядом с бойцом и с грустью наблюдаю, как он ведет прицельный огонь. Пули со стороны противника цокают в стенку и в железный щит балкона. С балкона нам видно, как по улице села Тамарашени, в такой же камуфляжной форме, перебежками перемещаются фигурки грузинских военных. Несколько пуль ударяются в стену чуть повыше моей головы. Штукатурка сыпется мне на буйную головушку.

Вот так погибну здесь и не успею расплатиться за свою новую квартиру, печально подумалось мне. Никогда не увижу свою мать, не обниму больше своих любимых девочек, никогда более не коснусь женской груди и лона… Будь проклят властитель, устроивший бойню! Ополченец, ведущий огонь в метре от меня, меняет рожок автомата и продолжает огонь. А я вдруг подумал: какое уродство — Война. Вот этот крепкий парень должен создавать детей, строить дома, сажать сады. Я — должен создавать семью. Или хотя бы дарить радость людям: веселить их, писать о трудовых победах, о новых стройках, о балете, о космосе, о Волочковой, о Баскове — в общем о прекрасной жизни. А мы вместо этого сидим под минометным обстрелом, под пулями, и никто из нас не знает, что, возможно, следующий снаряд разорвется рядом с нами и грохот взрыва станет для нас, здоровых мужиков, землян, последним звуком в этой жизни.