Корнилов - Владимир Федюк Страница 23

— Мы, Совет рабочих и солдатских депутатов. Корнилов ничего не ответил и, молча откланявшись, вышел.

Гучкову Корнилов представил более подробный отчет о своей проверке. В нем говорилось, что петроградский гарнизон чрезмерно велик. Солдаты живут в условиях невероятной скученности и бытового неустройства. Это плюс атмосфера вседозволенности, воцарившаяся со времен переворота, делают их абсолютно ненадежными. Большинство офицеров не знают своих подчиненных и откровенно боятся их. Немало среди офицеров и тех, кто стремится любым путем избежать отправки на фронт. По мнению Корнилова, «в тех частях, где происходили эксцессы, они всегда почти неизменно натыкались на то, что это происходило либо по прямой вине офицеров, либо по известному попустительству с их стороны». Корнилов полагал, что из всего огромного гарнизона правительство может опереться лишь на три с половиной тысячи человек, преимущественно из числа юнкеров.

К этому времени относится интересный эпизод, о котором рассказал в своих мемуарах С.И. Мамонтов, в ту пору юнкер Константиновского артиллерийского училища. По его словам, 13 марта 1917 года в здании, которое занимали юнкера-константиновцы, состоялась встреча Корнилова с начальниками и старшими офицерами военных училищ города. На следующий день на Дворцовой площади состоялся смотр. С.И. Мамонтов вспоминал: «По нашим расчетам, нас было 14 000 человек, лучших в то время войск в России: дисциплинированных, молодых, храбрых и не рассуждающих. Корнилову удалось собрать такую силу в центр города, и собрать тайно от всех. Сомнений не было: будет переворот. Мы были в восторге. В Петрограде нет силы, способной оказать нам сопротивление. Полки потеряли дисциплину, порядок и офицеров, а многие, вероятно, к нам присоединятся. Мы были настроены воинственно».

Шло время, но ничего не происходило. Наконец на балконе Зимнего дворца появился Корнилов. Он обратился с речью к собравшимся, после чего юнкера промаршировали по площади и отправились по своим училищам. «Шли мы плохо, — вспоминал С.И. Мамонтов, — хотелось есть, мокрый снег промочил ноги, а главное, было досадное чувство провороненного переворота. Воинственности больше не было. Поздно вечером вернулись в училище, мокрые и злые». Автор воспоминаний был убежден, что переворот действительно готовился и лишь в последний момент Керенский убедил Корнилова отказаться от этого замысла.

В воображении семнадцатилетнего юнкера происходившее и в самом деле могло показаться попыткой переворота, но сорокашестилетний генерал уже в силу возраста должен был быть более осторожен. Весной 1917 года военный переворот был попросту невозможен. К этому времени еще не сошла революционная эйфория, болезненное, нервное ощущение то ли праздника, то ли пира во время чумы. Революция воспринималась как «Христово Воскресенье» и любой, кто попытался бы выступить против нее, был бы отвергнут и проклят. В воспоминаниях С.И. Мамонтова, написанных значительно позже тех событий, о которых в них рассказывается, явно смещено время. Ждать и приветствовать переворот юнкера могли в августе, может быть, в июле, но никак не в марте семнадцатого. Что уж говорить о мальчиках, если вполне взрослые и солидные люди в ту пору тоже не сумели избежать революционного опьянения.

План Корнилова, согласованный с Гучковым, предполагал более медленные, но и более эффективные действия. Поскольку нельзя было ни вывести гарнизонные части на фронт, ни ввести в город новые полки, постольку единственным способом было незаметно расставить на важнейших постах надежных людей. По словам Гучкова, определенные успехи в этом деле были достигнуты. В военные училища, казачьи и артиллерийские части назначались фронтовые офицеры, сомнительный же элемент под разными предлогами удалялся со службы.

Завершающим этапом в осуществлении этого плана должно было стать создание особого Петроградского фронта. Предполагалось, что в его состав, помимо столичного гарнизона, войдут войска, расположенные в Финляндии, Кронштадте и на балтийском побережье вплоть до Ревельского укрепленного района. Создание нового фронта было обусловлено стратегическими соображениями в связи с возможным немецким наступлением на Петроград. Одновременно это давало право командованию менять дислокацию, сливать воедино и разукомплектовывать уже существующие формирования. В такой ситуации можно было бы на формально законных основаниях обойти существующие запреты на вывод из Петрограда гарнизонных частей.

В реальности же планы создания Петроградского фронта так и не были никогда осуществлены. Единственным конкретным шагом на этом пути стал приказ Корнилова о переформировании гвардейских запасных батальонов в резервные полки, но и он не был выполнен из-за противодействия батальонных комитетов. Планы организации нового фронта создавались конкретно «под Корнилова», а он пробыл на посту главнокомандующего округом немногим более полутора месяцев.

В конечном счете Корнилову так и не удалось найти контакт с солдатами столичного гарнизона. В обстановке, когда в головах воцарился хаос, а слова стали значить больше, чем дела, он просто не смог нащупать верную манеру поведения. «Его хмурая фигура, — вспоминал позднее генерал А.И. Деникин, — сухая, изредка лишь согретая искренним чувством речь, а главное, ее содержание — такое далекое от головокружительных лозунгов, выброшенных революцией, такое простое в исповедовании солдатского катехизиса, — не могли ни зажечь, ни воодушевить петроградских солдат». Оратором Корнилов всегда был плохим, говорил отрывисто, резким, каким-то «каркающим» голосом. Неадекватная реакция аудитории быстро выводила его из себя. В такие минуты он не мог скрыть раздражения, в словах его все чаще начинали слышаться угрозы. Враждебность выступающего передавалась слушателям, и итог такой встречи был предопределен.

В середине марта генерал П.А. Половцев, полтора месяца спустя сменивший Корнилова на посту главнокомандующего столичным округом, записал в своем дневнике: «У Корнилова дело что-то не ладится, с войсками у него недоразумения, он ссорится с Советом, приказания его не исполняются. На днях в Финляндском полку у него с автомобиля сняли георгиевский флажок и водрузили красный». Это был тот самый Финляндский полк, выступление которого станет началом апрельских событий в Петрограде, в итоге заставивших Корнилова уйти.

Красный флажок на автомобиле главнокомандующего можно считать показательной деталью. Весной 1917 года вся Россия оделась в красное. Казалось, что все население страны в одночасье стало республиканцами и социалистами. «Старый режим» упоминался лишь в контексте всего самого темного и мрачного. Не то что симпатии, но даже простое сочувствие по отношению к свергнутому монарху воспринималось как проявление контрреволюции. Корнилову пришлось столкнуться с этим уже сразу после назначения на новый пост.

Одним из первых шагов Корнилова в роли главнокомандующего Петроградским военным округом стал арест бывшей императрицы. Царское Село, где тогда жила императорская семья, находилось слишком близко от Петрограда, для того чтобы остаться в стороне от происходящего. В маленьком городке начались грабежи и бесчинства. Дочь царского лейб-медика Т.Е. Боткина вспоминала свои впечатления от этих дней: «На улице творилось что-то невероятное: пьяные солдаты без ремней и расстегнутые, с винтовками и без, бегали взад и вперед и тащили все, что могли, из всех магазинов. Кто бежал с куском сукна, кто с сапогами, некоторые и так уже совершенно пьяные тащили бутылки вина и водку, другие все замотались пестрыми шелковыми лентами. Тут же бегал растерянный жид-ростовщик, бабы и гимназисты». Охрана дворца была ненадежна, и в любой момент можно было ждать самого худшего.