Приключения русского художника. Биография Бориса Анрепа - Аннабел Фарджен Страница 23

С тобой в разлуке, от твоих стихов Я не могу душою оторваться. Как мочь? – В них пеньем не твоих ли слов С тобой в разлуке можно упиваться. Но лучше б мне и не слыхать о них! Твоей душою словно птица бьется В моей груди у сердца каждый стих, А голос твой у горла ластясь вьется. Беспечной откровенности со мной И близости – какое наважденье! Но бреда этого вбирая зной, Перекипает в ревность наслажденье. Как ты звучишь в ответ на все сердца, Ты душами, раскрывши губы, дышишь, Ты, в приближеньи каждого лица, В своей крови свирелей пенье слышишь. И скольких жизней голосом твоим Искуплены ничтожество и мука. Ты встрепенись: пойми, чем я томим, Переживи – ведь для меня – ни звука…

Стихотворение это не подлежит оглашению. С тех пор мое томление утолено многими стихами.

Что-то во мне ломается, как лед весной. Если бы, если бы Ты приехал. Во все лучшие минуты я вспоминаю Тебя. Не в мгновения слабости, но в ощущении силы я всегда призываю Тебя – цени, дорогой, этот вид дружбы. “Вечер” нами с восторгом благополучно получен. Мы очень благодарим Тебя за него. ‹…›

С Девель мы совсем не видимся. Девицы эти, очевидно, целиком подпали под литовское влияние, а нам кажется, наша неизменная к Тебе дружба, особенно выразившаяся в жизни у Вас, не прощается. Поцелуй от меня руки Юнии Павловне. Любовь Александровна ее целует, а Тебя от души приветствует.

Любящий Тебя Недоброво.

Приписка на полях: “Придумал две первых главы романа”. По-видимому, Недоброво ничего не знал об отношениях Бориса с Хелен и о рождении у нее дочери и сына, иначе он бы не писал, что жена целует Юнию. Но, возможно, Борис и Недоброво еще не встречались после произошедших перемен, поскольку Недоброво жил с Любовью Александровной в Царском Селе.

Борис Анреп с прислугой, 1916 год.

В первый период войны с августа 1914 года по март 1916‑го, проводя отпуск или приезжая по делам военной службы в Петроград, Борис останавливался в родительском доме на Лиговском проспекте. Но большую часть свободного времени проводил с новой знакомой, с которой свел его Николай Недоброво, – поэтом Анной Ахматовой. Именно на квартире у Недоброво они и познакомились: Борис, которому был в ту пору тридцать один год, и двадцатипятилетняя Ахматова. Хотя Недоброво был женат, его восхищение Ахматовой, тогда уже признанным поэтом, было страстным и неизменным. За присылку ее первой книги стихов “Вечер” Недоброво благодарит Бориса в цитируемом выше письме. Анатолий Найман, секретарь Ахматовой в последние годы ее жизни, пишет, что Недоброво был “человеком, сыгравшим исключительную роль в поэтической и личной судьбе Ахматовой” [29]. Она считала его лучшим критиком своих ранних стихов.

Ее вторая книга “Четки” произвела большое впечатление на читающую русскую публику. Многие знали и о ее частной жизни: гимназисткой шестнадцати лет она познакомилась с поэтом Николаем Гумилевым, которому после четырехлетнего настойчивого ухаживания и двух попыток самоубийства удалось наконец в 1910 году уговорить ее выйти за него замуж. В стихотворении Гумилева “Отказ” нарисован портрет молодой Ахматовой:

Царица – иль, может быть, только печальный ребенок, – Она наклонялась над сонно вздыхающим морем, И стан ее, стройный и гибкий, казался так тонок, Он тайно стремился навстречу серебряным зорям. Сбегающий сумрак. Какая-то крикнула птица, И вот перед ней замелькали на влаге дельфины. Чтоб плыть к бирюзовым владеньям влюбленного принца, Они предлагали свои глянцевитые спины. Но голос хрустальный казался особенно звонок, Когда он упрямо сказал роковое “не надо…” Царица – иль, может быть, только капризный ребенок, Усталый ребенок с бессильною мукою взгляда.

В 1910 году Ахматова, Гумилев и Осип Мандельштам организовали в Петербурге “Цех поэтов”, просуществовавший, впрочем, недолго. Ахматова, по словам Наймана, говорила:

В середине десятых годов возникло общество поэтов “Физа”, призванное, в частности, – как и некоторые другие меры, – для того, чтобы развалить “Цех”. Осип, Коля и я шли в гору, а что касается “Цеха”, то он должен был кончиться сам собой. “Физа” было название поэмы Анрепа, прочитанной на первом собрании общества в отсутствие автора, он находился тогда в Париже [30].

В России прочно укоренилась традиция читать стихи вслух перед аудиторией или в кругу близких друзей. Поэты читали стихи, обсуждали их, потом ужинали. Для Мандельштама, Гумилева и Ахматовой общество “Физа” стало центром акмеизма, который был провозглашен противоположностью символизму, – слова должны были теперь значить именно то, что они значат, а не выражать то, что таится за их значением. Раньше в поэтических кругах были модны туманные мысли, теперь же акмеист Сергей Городецкий позволил себе написать: “Роза опять стала хороша сама по себе, своими лепестками, запахом и цветом, а не своими мыслимыми подробностями с мистической любовью или чем-нибудь еще” [31] (знаменитая фраза Гертруды Стайн – “роза это роза это роза” – воплощала ту же идею).

Однако удивительная и незрелая фантазия Бориса, которую хвалил Недоброво, была гораздо ближе к символизму, чем к акмеизму. Чтение ее, должно быть, занимало часа полтора, и весьма вероятно, что некоторые поэты засыпали во время слушания. Вот как она начиналась:

“Где ты, Физа, твой край на ложе пустует, Смяты простыни, шерстит мех. Нет тебя, и бок мой остыл. Ты же не у Маи, ибо я просила, и ты сказал: Пересплю с тобой. – Слово твое точно, а ты не тут”. Тогда вошла в спальную Мая и промолвила: “Юния, я слышу, ты – одна. Не со мною Физа, Но у печей своих и у молота”. Юния обняла Маю и сказала: “Не уснуть мне не согретой. Побудь со мною ночь, Физа и до дня не вернется”. Физа же, отойдя от дома и приблизясь к печам, Упер свой лоб о горн плавильный, Локти прижав к груди и ладонями защитив уши. Так стоял Физа и озадачил мысли: Зорки глаза мои, но око внутри меня зорче всего. Глаза мои только явное видят, Око внутреннее сон мой снабжает. Не края, но суть им определена. Глаза мои обозревают страны и моря, Окраску и пышность уборов. Внутреннее око пытает тайны, Сокрытые под пестрой одеждой. Мое любопытство – не в путешествиях, Но в рассечении основ и строенья. Разделяя, я разделил даже воздухи, Воды, металлы и камни. Трудом потным обольются мышцы, Но жажда пытанья томится не меньше. Не согнулось долбило, не проржавлено, не затуплено. Легко выколоть мои глаза, Но око заочное как вырвать? Схоронясь за костью, оно рыщет оттуда Неустанно, верно и свирепо…

Далее на пороге появляется Учитель Физы и велит ему все вокруг уничтожить – разрушить свой дом, срубить рощу, разрыть под домом гору, чтобы найти “светород”. Юния узнает об этом, но ей не хочется уничтожать отчий дом, зато Мая все выполняет, как велено, и Физа замечает, что Мая покорнее. Вместе со старшими детьми Физа разрушает дом, срывает половину горы и наконец после тяжелых трудов и длинной череды строф находит “светород”. Соглядатаи доносят Князю о сокровище Физы, и тот берет в заложники его сыновей. В конце Физа ушел по темя в землю, и дух его “втек в волоса его”. Птица, взяв его золотые волосы в когти, вознеслась и натянула их, как золотые струны, закрепив за стропила небесные. Потом, слетев вниз, стала перебирать их [32].