Хулио Кортасар. Другая сторона вещей - Мигель Эрраес Страница 23

Чтобы понять всю сложность политической ситуации, необходимо обратить внимание на то, что происходило в стране в течение двух лет, с 1944 по 1946 год. В Мендосе на локальном уровне более или менее повторялось все то, что творилось в Буэнос-Айресе, сделавшем к тому времени большой скачок в сторону укрепления перонизма со свойственным политике Перона образом мыслей и типичной для него двуличностью.

Двуличность перонизма заключалась в том, правительство Перона хотя и установило контроль над финансовым сектором, иначе говоря, контроль над ценами и внешней торговлей, а также разработало программу национализации и социальных проектов в защиту беднейших слоев населения, так называемых раздетых, но все вышеуказанное не выходило за рамки обычной в таких случаях риторики. Все это было замешено на старых песнях самого махрового популизма. Нам не хотелось бы навешивать ярлыков, однако можно с уверенностью сказать, что перонизм как идеологическое течение вдохновлялся идеями фашизма. Идеологический багаж Хуана Доминго Перона, который в еще тридцатые годы занимал пост военного атташе в Риме, где под влиянием Муссолини и возникли его профашистские идеи, базировался, с другой стороны, на лицемерной демагогии более близкого толка, а именно на идеологии испанских фалангистов под руководством Хосе Антонио Примо де Ривера вкупе с каудильо – генералом Франсиско Франко Бахамонде.

В то же время в противовес позиции военных властей, занимавших определяющие позиции в середине сороковых годов, Перон и его супруга, актриса Мария Эва Дуарте, более известная под именем Эвита (Эвита умерла в 1952 году, став исторической легендой в глазах подавляющего большинства жителей городов Аргентины, независимо от того, была она для них воплощением добра или зла), выступали за перераспределение национальных богатств страны, видя в этом выход из конституционного кризиса, в котором Аргентина пребывала уже несколько лет и который только усугубился с окончанием Второй мировой войны.

Необходимо учесть, что война покончила с ведущим положением Аргентины по части экспорта мяса, зерна и кожи, еще недавно процветавшей благодаря позиции нейтралитета в отношении конфликтующих сторон. И потому естественно, что призывы Перона сразу же нашли поддержку среди населения, поскольку беднейшие слои увидели в них возможность социальных изменений в лучшую сторону; однако олигархические круги и крупная буржуазия видели в личности Перона и в учрежденной им Всеобщей конфедерации труда (ВКТ) возможный сдвиг страны к коммунистическому режиму. В то время мало кто отдавал себе в этом отчет, это было осмыслено лишь со временем, однако нет никакого сомнения в том, что приход к власти Перона, который умер в 1974 году, в Аргентине ознаменовался очевидным повышением уровня жизни во всех областях, и эти изменения ощущались продолжительное время, до тех пор пока власть в стране не перешла в 1976 году от второй жены Перона, в то время его вдовы, Марии Эстелы Мартинес (Исабелиты) к президенту Виделе.

Однако вернемся в период между 1944 и 1945 годом (Перон произнес свою историческую речь с балкона Розового дома 17 октября 1945 года) и вновь обратимся к Кортасару, который в то время еще подписывался двумя именами, данными ему при рождении – Хулио Флоренсио, – и который в результате университетских событий, вызвавших определенные последствия, снова стал мишенью для стрел, выпущенных теперь уже так называемой Демократической партией Мендосы.

Говоря о событиях в университете, мы имеем в виду участие писателя в студенческих выступлениях на улице Ривадавиа, а затем в операции по захвату университета – факт, вызывающий ассоциации с майскими выступлениями студентов на улицах Парижа в 1968 году. Ситуация в университете Мендосы не слишком отличалась от той, что сложилась и в остальных учебных заведениях страны, где бурлило противостояние правительственной политике, которое выразил Кортасар, обращаясь к студентам факультета философии и литературы: «В этот час, когда свершается чудовищная подмена ценностей, средний класс, упорно отстаивающий свои позиции, добытые с такими усилиями и удерживаемые с усилиями еще большими, так вот, этот средний класс может стать подлинным отражением истинной аргентинской реальности и предать анафеме всех тех, кто совершает гнусное преступление, – сорвать с них маску и разгромить их» (7, 199). Добавим, что ни в коем случае нельзя рассматривать Кортасара – автора этого письма – как пламенного лидера (он никогда им не был), но надо воспринимать его как человека, который не может стоять в стороне от событий и не хочет уступать свои позиции под давлением политических акций.

Приходится только сожалеть о том, что мы были вынуждены задержать внимание на идеологическом аспекте жизни Кортасара, творческий потенциал которого был уже таков, что оставалось совсем немного до повести «Преследователь», вошедшей в сборник «Тайное оружие», опубликованный в 1959 году, повести, которая – как мы увидим в свое время – свидетельствовала о серьезных переменах в его позиции по отношению к остальному миру. Кортасар этого периода, как уже подчеркивалось, несомненный антиперонист, но каким был его антиперонизм? Каким образом сформировалось это неприятие? Именно Перон вызывал его или в этом было нечто большее? Здесь уместно вспомнить слова писателя, сказанные им по этому поводу Освальдо Сориано и Норберто Коломинасу: «Меня раздражало, когда Латинская Америка петушилась, но, когда я приехал в Европу, меня стали раздражать и тамошние петухи. Я, как всякий законченный представитель мелкой буржуазии, был индивидуалистом».

Отмечая участие писателя в событиях в Куйо, не будем забывать о том, что это участие явилось следствием эмоционального порыва индивидуалистического толка, вызванного скорее душевной утонченностью, которая никак не соотносится с позицией воинствующего политика. Таким образом, ни до этих событий, ни сразу после выступлений в Куйо Кортасара нельзя воспринимать как идейного политика, предполагающего развернуть широкое наступление на Перона. Речь идет о сопротивлении его духа, интеллектуальной личности; он – одиночка, либерал, мелкий буржуа, несогласный с существующим порядком вещей. Продолжая тему, вспомним, что через несколько лет писатель, говоря о присущих ему в то время качествах (имеется в виду 1946–1951 годы), сделает следующее резюме: «Типичный уроженец Буэнос-Айреса, одинокий и независимый; убежденный и непобедимый холостяк, друг очень немногих людей, меломан, преподаватель с полной нагрузкой, влюбленный в кино, мелкий буржуа, слепой ко всему, что происходит вне сферы эстетики», человек, который замкнулся в своем доме на углу улиц Лаваль и Реконкиста, с видом на Рио-де-ла-Плата, далекий от того, что происходит в стране, и занимающийся только тем, что ему интересно, разделяя свои чувства и мысли с Ауророй Бернардес.

Итак, Кортасар жил, повернувшись спиной к Аргентине и к политической конъюнктуре. Он сам это признавал и сам называл себя снобом, хотя понимание этого пришло к нему гораздо позднее. «Мы (речь идет о поколении сороковых годов) мало читали аргентинских писателей, нас интересовала почти исключительно английская и французская литература; в меньшей степени итальянская, американская и немецкая, которую мы читали в переводах. Мы были необычайно подвержены влиянию французских и английских писателей до тех пор, пока в какой-то момент – между 25 и 30 годами – многие из моих друзей и я сам неожиданно открыли в себе уже устоявшуюся традицию: мы все мечтали о Париже и Лондоне. Буэнос-Айрес превратился в своего рода наказание. Жить там означало жить в тюрьме».