Диалоги с Евгением Евтушенко - Соломон Волков Страница 24

Евтушенко: Да, вот что было сделано Робертом. Это подтверждает мою догадку о том, что он сам снял свою поэму. В момент, когда это казалось таким выгодным для карьеры и когда – к ужасу своему – он уже знал, что это неправда.

Волков: Я должен сказать, что одним из достижений современной России является отказ от государственного антисемитизма. По-моему, впервые за всю историю России. Это безусловное достижение.

Евтушенко: Меня в первый раз на банкет пригласили, когда приехал Назым Хикмет, прославленный турецкий поэт-коммунист. Это было в 1951 году. Это тогда он сказал, что расскажет товарищу Сталину как коммунист коммунисту, сколько его безвкусных портретов выставлено. Отчего весь зал замер просто. Юрий Завадский вел этот прием.

Волков: Завадский побледнел и сполз со стула?

Евтушенко: Нет, он не побледнел, он выкрутился. Он сказал: «Я думаю, товарищ Сталин правильно бы оценил ваши слова. Потому что, – Завадский сказал, – он в трудном положении. Ведь люди хотят выразить ему свою благодарность, и он боится их обидеть».

Волков: Хикмет приехал в Советский Союз после того как его освободили из тюрьмы в Турции?

Евтушенко: Да, его подобрали где-то в море на болгарское судно или румынское, уж не помню. Потом его как-то передали нам, и он приехал в Москву. Он опоздал, кстати, на этот самый прием – он первые дни ходил всюду в театры. И совершенно невероятно, что он говорил! Он сказал: «Когда я сидел в тюрьме, я все время думал о театре Мейерхольда». Он упомянул имя Мейерхольда! Я еще спросил кого-то: кто это такой? И тот мне шепнул: «Что ты болтаешь, это рискованно, он же арестованный!»

Волков: Ведь тогда это было совершенно непроизносимое имя.

Евтушенко: Абсолютно! А Хикмет: «Я знал, какой расцвет искусства театрального был в СССР, я жил тем, что опять это увижу. И вот сейчас я ходил в театр… Ну что ж вы делаете, товарищи! Это же буржуазное искусство, которое не вдохновляет ни на что!» Он говорил такие вещи!.. Что пожалуется товарищу Сталину, скажет об этом как коммунист коммунисту… Потому что у него назначена была уже встреча. Правда, потом ее отменили.

Волков: Ах, вот так. Товарищ Сталин решил не разговаривать с таким неудобным турецким коммунистом.

Евтушенко: Я с Хикметом очень дружил. У меня были два человека, которые мне предлагали взаймы всегда. Сами звонили. Вот Назым был одним из них. Другим была жена Эдуарда Колмановского, композитора, она каждый раз звонила: «Женечка, Эдик опять получил такие большие авторские, просто не знаем, что делать с этими деньгами. Тебе не нужны сейчас?» И Назым мне звонил: «Дорогой брат, я тут получил гонорар. Тебе деньги нужны?» Я говорю: «Да нет, не нужны». – «А ты не знаешь каких-нибудь хороших людей, которым нужны деньги?» И Назым, кстати, купил самую первую картину у Олега Целкова, у него нюх был на живопись…

Так вот, возвращаюсь к рассказу. Уже Сталина не было, он умер. Назым пригласил меня и художника Юру Васильева в гости. Назым любил приглашать к себе в Переделкино на пару дней, у него были гостевые комнаты, он любил посидеть с людьми. У него была турецкая такая комната, Юра разрисовывал, кстати, ему стены.

Вдруг входит человек в шапке… и падает на колени! Назым его узнает. Это, говорит, мой Вася, шофер (Назыму дали машину, когда он приехал). А Вася плачет – он пьяный был – и говорит: «Я пришел к тебе покаяться». Потом спрашивает: «Кто эти люди?» Назым говорит: «Это мои друзья, ты можешь говорить все что угодно. Ну, что с тобой?» И Вася рассказывает историю о том, как его вызвал к себе Берия и спросил: «Ты кого возишь? Знаешь кого?» – «Как кого? Революционера, поэта турецкого замечательного, очень хорошего человека. Он даже домой ко мне приходил, хотел познакомиться с моей семьей». – «Это человек, который приехал, чтобы убить товарища Сталина, понятно?» И Берия Васе сказал, что тот должен выполнить спецзадание: помочь им убрать Назыма. Я ввел Васин рассказ в свой фильм «Похороны Сталина», в сцену ареста моего отца – когда ввели уголовников и сказали: «Вот эти милые мальчики несколько лет не видели женского тела, сейчас они займутся твоей женой». Этим и Васе пригрозили, и Вася согласился. Его несколько раз предупреждали, что акция будет завтра или послезавтра, но всё отменялось. А потом Берию посадили, но Вася носил это в себе – что согласился убить. Меня это потрясло тогда. И еще потрясло, что ни один мускул не дрогнул на лице у Назыма. Абсолютно! «А я это знал», – сказал он. «Как знал?» – «А догадывался, чувствовал». Спокойно так сказал… «Ты ни в чем не виноват. Это хорошо, что ты пришел и рассказал, но я это знал. Я тебя люблю, спасибо тебе, ты хороший человек». И подарил какой-то даже платок, я помню.

Волков: Ужасно, когда подумаешь о том, что такое могло быть…

Евтушенко: Назым уехал, когда польский паспорт получил. А потом вернулся и получил советский паспорт. И сказал: «Вот теперь у меня есть советский паспорт, теперь меня никто не упрекнет в том, что я иностранец, который позволяет себе оскорблять всё советское. Советский Союз вызволил меня из тюрьмы – за это спасибо! Но теперь я буду бороться вместе с вами, молодежью вашей, против бюрократии». Вот что такое был Назым…

Волков: В эпизоде с Назымом Хикметом Берия выглядит абсолютным чудовищем.

Евтушенко: Он такой и был.

Волков: Но вспомните, с другой стороны, что, оказывается, планировал сделать Берия после смерти Сталина. Он собирался распустить колхозы, объединить Восточную и Западную Германию… То есть он собирался перехрущевить Хрущева, он собирался быть бóльшим демократом и бóльшим либералом, чем в итоге стал Хрущев. Вы в это верите?

Евтушенко: Нет. Он был бы тираном, играющим в технократа.

Волков: А почему вы не можете представить себе, что именно Берия – такой очевидный монстр – был бы способен осуществить гораздо более радикальные изменения в сторону либерализации?

Евтушенко: Потому что монстр есть монстр. Вот и всё. Просто он хотел американской поддержки, хотел понравиться американцам, быть при них – они же держали диктаторов. Сколько их там было в Латинской Америке? Вот и он хотел быть таким.

Волков: Таким латино-банановым диктатором? Это очень интересное соображение, я об этом никогда не думал.

Евтушенко: Алла Киреева училась вместе с девочкой, любовницей Берии, школьницей. Та жила напротив «Арагви». Берия ее подобрал на машине, как он обычно делал. Но это был особый случай, она была его постоянная девочка.

Я однажды мог увидеть Берию, потому что Алла пригласила меня и Роберта к этой девочке на день рождения. Ожидался Берия. И всюду на лестницах стояли топтуны, а мы сидели, и нам казалось…

Волков: Сейчас дверь отворится и войдет человек в шляпе и очках…

Евтушенко: Но это официанты в куртках принесли нам еду из «Арагви». Гребешки знаменитые арагвинские, фаршированные куриной печенкой, и разные всякие разносолы… Прямо из «Арагви» носили! Берия должен был войти с минуты на минуту…

Конец ознакомительного фрагмента