Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо - Питер Акройд Страница 24

С самого начала «Мемуары» задумывались как коллективный труд, который, по словам Поупа, ставил целью «высмеять дурной вкус псевдоучености, создав собирательный образ героя, обладающего достаточными способностями, чтобы попробовать себя в каждом из видов искусств и наук, однако делающего это без должной вдумчивости». Таким образом, маленькая книжка стала сборником нападок на модные вкусы и адептов современной философии, вызывающей чувства, которые Свифт в своей надгробной эпитафии назвал «суровым негодованием» (лат. saeva Indignatio). «Писаки», если такое название применимо к членам клуба, занимали непримиримую позицию по отношению к современной им науке, известной как механистическая или корпускулярная философия, в которой все сущее сводилось к совокупности материальных элементов. Они презирали технический язык экспериментаторов, считая его полной бессмыслицей, равно как и утверждение, что в мире не существует духовной составляющей.

Темы для высмеивания были неистощимы. Одна из интеллектуальных дискуссий того времени посвящена противостоянию «Античности» и «современности»: спор разгорелся между адептами классического образования и сторонниками новой философии науки и экспериментаторства. Авторы «Мемуаров» не пощадили представителей обеих школ, высмеивая их приверженность догматизму или необоснованным гипотезам. В книге встречается сатира на зануд – завсегдатаев кофеен, зануд – членов клубов и зануд-педантов, которые использовали зарождавшуюся общественную свободу в своих интересах. Казалось, каждый получил право на собственное суждение.

Мартин Писака родился неподалеку от лондонского Ковент-Гардена в местечке Севен-Дайлз, которое получило широкую известность своими астрологами и докторами – последней надеждой богачей и бедняков в отсутствие эффективной системы здравоохранения. В этом прослеживалась явная аллюзия на легковерность и суеверия, широко распространившиеся в XVIII веке благодаря тем, кто больше полагался на изучение книг, нежели на опыт. Отец Мартина Корнелиус Писака, например, изучал труды Аристотеля, чтобы выбрать оптимальный момент для зачатия.

Мартин впервые появляется на страницах книги, когда он прогуливается в «окрестностях Сент-Джеймсского дворца» периода правления королевы Анны, «которое, несмотря на вскоре наступившие счастливые времена, до сих пор помнит каждый англичанин». Далее читатель видит главного героя «под аркадой у бального зала в Сент-Джеймсском дворце», где, возможно, находилось и его собственное скромное жилище – «небольшая комната четырьмя парами ступеней выше». Скорее всего, это было описание помещения, в котором жил сам Арбетнот.

Автор не утруждает читателя описаниями мелких деталей, однако поясняет: «Я беру на себя смелость обещать читателю, что стоит ему заскучать за одной главой, следующая будет не в пример более занимательной». Эта ремарка напоминает слова из другого отрывка, где автор в каком-то смысле раскрывает секрет: «Стиль нынешней главы этих самобытных мемуаров так отличен от прочих, что трудно сказать, чьему перу она принадлежит». Невозможно было поверить в то, что писатель XVII века мог писать в такой манере. Впрочем, по стилю этот труд очень напоминает «Жизнь и мнения дворянина Тристрама Шенди» (The Life and Opinions of Tristram Shandy, Gentleman), первые два тома которого были изданы в 1759 году. Подобное сочетание ума и шутливого тона можно считать отличительной чертой восприятия мира в XVIII веке.

Еще одной тенденцией того периода было «восстановление древних рукописей, выкапывание [раскопки] монет, изучение мумий». Кроме того, в ту эпоху огромное внимание уделялось физиономистам, френологам и хирографам, которые исследовали особенности лиц, черепов и ладоней своих клиентов, поскольку считалось, что характер человека можно определить по чертам его внешности. Члены клуба Мартина Писаки высмеивали представителей этих псевдонаук, которые благодаря знахарским снадобьям, вроде порошков из оленьих рогов или венгерской воды [53], считались светилами медицины XVIII века. «Что, как не говядина, делает англичан флегматичными и меланхоличными? А валлийцы обладают таким горячим и холеричным нравом благодаря сыру и луку. Французы же, славящиеся ветреностью и легкомыслием, обязаны этими чертами супам, лягушкам и грибам».

Досконально изучалась не только медицинская теория, но и практика. Мартин Писака, движимый жаждой просвещения, «приобрел труп преступника», которого недавно казнили на виселице, и «снял комнату неподалеку от Пест-Филдс в Сент-Джайлс, рядом с Тайберн-роуд [54], чтобы произвести вскрытие». Пест-Филдс – это обширные поля, где веком ранее хоронили жертв чумы. Чтобы не вызывать лишних подозрений, лакей Мартина в полночь привозит тело в шестиместной карете. Поднимаясь с «добычей» по лестнице, лакей, опасаясь, как бы тело не выскользнуло из его объятий, сжимает его посильнее в области живота, и труп внезапно пукает (очень характерный для XVIII века штрих). Обнаружив мертвеца, обитатели дома приходят в крайнее смятение. В начавшейся суматохе лакея отправляют под суд. Любопытно, что речь, которую он произносит в свою защиту, полностью составлена из каламбуров. Это было еще одним ударом по вкусам современников. В 1719 году было издано «Искусство каламбура, или Цвет языка» (Ars Pun-ica, Sive Flos Linguarum; The Art of Punning; or, The Flower of Languages). Автором книги был Том Шеридан, один из известных каламбуристов своего времени [55].

Авторы «Мемуаров» не обошли стороной и современные методы логики и философии, которые превращали в абсурд силлогизмы и суждения Античности. В этом состояло вечное проклятие схоластики, правившей умами людей Средневековья. Как ангелы могут перемещаться из одной крайней точки в другую, не проходя через середину между ними? [56] Основная масса таких рассуждений была нацелена на университетские аудитории, где философы вроде Аристотеля и Фомы Аквинского по-прежнему считались истиной в последней инстанции. Классицизм по-прежнему оставался основой всех учебных программ.

Молодой Писака проявляет интерес к персидской и арабской литературе. Он получает удовольствие от выставок диких животных и других «чудес», восхищавших людей в ту пору, среди которых были карлики, сиамские близнецы, рог единорога, копыто лося и бедренная кость великана. Самые любопытные приходили в паноптикумы, вроде тех, что были «у мистера Джона Пратта, в гостинице “Ангел” в Корнхилле» или «напротив Мьюз-гейт на Чаринг-кросс», и должны были платить по шесть пенсов за вход. Заморские земли представляли не меньший интерес, однако с точки зрения их изучения, а не захвата. В те времена большинство англичан знали мир дальних стран лишь по книгам Сэмюэла Джонсона «История Рассела, принца Абиссинского» (The History of Rasselas, Prince of Abissinia) и другим экзотическим фантазиям.