История ислама. От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов - Август Мюллер Страница 24

Подобное решение, само собой, замыкало хашимитам доступ в остальные городские кварталы, поневоле должны были они ограничиться своим только собственным. Как кажется, они не в силах были удержаться даже и здесь. По крайней мере все дошедшие до нас известия единогласно утверждают, что обе семьи вкупе удалились в одну часть; лепилась она по боковому ущелью восточного горного хребта Абу-Кубеис, врезывавшегося вплотную в город. По находящемуся здесь дому Абу Талиба это место носило название квартала или, вернее, ущелья Абу Талиба [61]. С остальным городом соединялось оно воротами с фронта, а с обоих боков отделялось от ближайших кварталов громадой нависших скал или наружными стенами домов. И ныне в городах Востока всякий квартал так замкнут, что может быть защищаем каждый особо. Эта большая выгода надежной защиты против постоянно угрожавшего внезапного нападения побудила, вероятно, скорее всего хашимитов к добровольному помещению в более тесном пространстве; но оно еще более становилось недостаточным, потому что пришлось принять порядочное число последователей пророка и из других семей, равно подлежащих исключительным мерам. Независимо от тяжелой стеснительности внешнего ограничения гонение это оказалось для жителей скалистой долины вначале почти невыносимым. Проводимое в резкой и строгой форме, оно доходило до того, что преследуемым нельзя было ничего купить; скот их не находил корма на голой почве, а о самостоятельной торговле нечего было и думать, так как большинство было народ бедный. Вскоре поэтому община стала испытывать всевозможную нужду и лишения. Небольшое число зажиточных людей, как Абу Бекр, едва успевали устранять самое худшее, а дела Мухаммеда, или скорее Хадиджи, находились в сильном расстройстве начиная с самого начала пророческой его деятельности. Через горы не проложено было ни дорог, ни стезей. Долина была кругом замкнута. Приходилось поэтому добывать издалека и с величайшим трудом самые необходимые жизненные припасы. Частенько для этой скученной толпы людской наступал голод, грозили и другие бедствия. Лишь в течение четырех священных месяцев могли изгнанники странствовать по крайней мере спокойно, вне округа Мекки, закупать на ярмарках самое необходимое и заключать союзы с остальными племенами. Но на последнее они не смели даже рассчитывать — никто не доверял людям, от которых даже свои собственные земляки отвернулись. Все проповеди Мухаммеда, с которыми пробовал он обращаться к различным племенам, чаще всего на ярмарках в Указе, Мине и других местах, оказались безуспешными. Много также вредили новообращенным личные усилия Абу-Лахаба, враждебного пророку дяди, раз навсегда отделившегося от семьи и примкнувшего к аристократам. Предание указывает особенно на него как на человека, поносившего всюду пророка и отпугивавшего от него всех. Выдержка, с которой хашимиты выносили от двух до трех лет подряд подобное исключительное положение, может каждому незнакомому с условиями нерасторжимости у арабов семейных уз показаться прямо-таки невероятной. Надо сказать, что большинство хашимитов, а во главе их сам Абу Талиб, решительно не верили в посланничество Мухаммеда; но он принадлежал к их семье, и это их всех обязывало при каких бы то ни было обстоятельствах защищать его от неприятелей и выносить все последствия, отсюда проистекающие. Здесь в первый раз встречаемся мы с фактом, который повторяется впоследствии не раз. Ему главным образом ислам обязан своим быстрым успехом. Хотя Мухаммед и его приверженцы не хотели признавать ничего, кроме повелений Божьих, и не считали себя более связанными со старинными обычаями арабских нравов, они могли все-таки продолжать пользоваться преимуществами, проистекавшими из связи их с единоплеменниками. Пророк мог на основании обычаев своих же врагов ожидать от них и даже требовать того именно, в чем на основании своих собственных принципов он им отказывал. Таким образом, пока хашимиты вследствие семейных связей держались крепко за него, те же самые семейные связи мало-помалу подтачивали исключительный договор курейшитов. Не один идолопоклонник имел в квартале Абу Талиба близкого себе родственника и, стало быть, должен был краснеть, зная, как он страдает от нужды. Одно время, в самом начале, влияние и угрозы аристократов препятствовали свободному развитию деятельности подобной тайной симпатии; только иногда в тиши ночи мог пробраться по дороге в ущелье навьюченный жизненными припасами верблюд. Но мало-помалу недовольство на неудобство для обеих сторон исключительных мер в высокой степени усилилось, тем более что их бесполезность благодаря непоколебимой выдержке изгнанников стала очевидной для всех. Таким образом, в то время как одни крепко держались в единодушии, между курейшитами возникали постепенно сначала открытое разномыслие, а потом даже ссоры. Образовалась целая партия, громко требовавшая снятия запрещения. В конце концов движение это сломило упрямую волю знатных. В течение 619 г. договор между семьями мекканскими был так или иначе отменен [62], хашимиты вместе с правоверными избавились наконец от стесняющего их изолированного положения. Весьма вероятно, что это произошло на основании тайного соглашения, по которому Мухаммед отказался продолжать открыто свою проповедь в самой Мекке, прежним порядком. Нельзя же, в самом деле, не допустить, что старейшины Мекки, во всяком случае, позаботились за отмену исключительных мер вырвать от пророка какую-нибудь уступку. И действительно, с этих пор, как оказывается, в городе сразу как-то прекращается прозелитизм, а в то же время между обеими неприязненными сторонами прекращаются совсем распри и ссоры. Трудно поэтому не допустить, что это необычайное спокойствие наступило вследствие взаимного соглашения. Очень возможно также, что хашимиты вместе с Абу Талибом обязались позаботиться удержать Мухаммеда от дальнейшей проповеди во избежание возникновения новых раздоров в городе. Но предание в данном случае сохраняет глубокое молчание, а потому приходится ограничиться одними догадками. Во всяком случае, принято всеми, что после снятия запрещения Мухаммед сам прекратил дальнейшие попытки обращения своих земляков. Опыты последних годов убедили его, вероятно, что в этих ожесточенных сердцах не проторить ему дороги к истине. Ничего поэтому не оставалось ему делать, как возобновить прежние попытки и снова завязать сношения с дальними племенами; начало этому было уже положено во времена запрещения. Задуманный им план был, применяясь к арабским воззрениям, столь необычен, даже чудовищен, что нам в настоящее время, при наших исторически сложившихся обстоятельствах, трудно даже приблизительно понять всю громадность его значения. Бывало, правда, и во времена язычества, хотя довольно редко, что кто-либо, совершивший примерно тяжкое преступление, чувствовал невозможность оставаться на родине и бежал к другому племени, прося принять его в свою среду. Но чтобы кто-нибудь без каких-либо в высшей степени побудительных причин вздумал разорвать родственные, семейные узы племени и притом еще из-за религиозных мотивов, было возможно разве среди христиан и иудеев тогдашней Аравии. А между тем неслыханное дело, не принимая даже в расчет временное стеснительное положение пророка, должно было неизбежно свершиться. Иначе исламу немыслимо бы было перескочить границы Мекки. Предположим, если бы случилось так, что целый город по доброй воле подчинился верховенству Мухаммеда, мировой порядок нисколько не был бы нарушен. Новая вера стала бы тогда исключительным достоянием племени курейшитов. Гальваническая цепь, так сказать, замкнулась бы по отношению ко всем остальным племенам Аравии. Удалось ли бы и тогда мудрой политике мусульманской победить сопротивляющихся по одиночке, одних за другими, — вот вопрос трудноразрешимый, а в настоящее время, пожалуй, и излишний. Но так, как сложились обстоятельства, приходится сознаться, что упорство курейшитов было необходимо, чтобы дать возможность бежать Мухаммеду из узкого кружка родного города и допустить созреть в его голове вовсе не арабской мысли — а именно, что не принадлежность к племени, но общность религии должны послужить основанием для образования общины правоверных. Едва ли он сам сознавал вначале все последствия, к которым повело приведение в исполнение этой роковой мысли. Еще менее сознательно поступали мекканцы, мешая ему изо всех сил и всеми возможными способами распространять свое учение в городе; этим самым они развязали ему руки для его дальнейшей деятельности извне. Известный аргумент: что он поделает, если свои же, лучше всякого другого знающие его, об исламе не хотят и слышать — казался для всякого араба слишком очевидным. И действительно, вначале рассуждение это оправдывалось блестящим образом. Но курейшиты не знали, что и тогда в стране было такое местечко, где может внезапно вспыхнуть пожар. Пока, конечно, не было и подобия того, чтобы положение ислама могло в скором времени улучшиться. Наоборот, основатель его именно теперь переживал самые печальные и безнадежные дни всего его жизненного существования. Вскоре после восстановления сношений с неверующими потерял он, считая по обыкновенной хронологии, в конце 619 г., Хадиджу, а пять недель спустя — своего постоянного и надежного заступника Абу Талиба. Скорбь пророка о кончине первой была безгранично сильна, хотя благодаря его в высшей степени впечатлительному и подвижному темпераменту продолжалась она не очень долго; но смерть последнего угрожала дальнейшему его существованию.