Аттила - Эрик Дешодт Страница 24

Но когда Орест явился к Аттиле, тот сказал:

— Надеюсь, этот дурак не убил своего евнуха?

— А что?

— У нас есть прекрасный повод возобновить войну, когда мы сочтем нужным.

Дипломатия Аттилы была главным образом интуитивной и персонализированной. Она всегда соотносилась с собеседниками, причем с такой точностью, будто все их мысли и душевные порывы были известны наперед, а они сами — открытая книга.

Аттила с поразительной проницательностью и дьявольской изощренностью видел своих визави насквозь. Слабых он вел, куда хотел, менее слабых — куда мог, но всегда одерживал верх. Это был несравненный игрок в «кошки-мышки». Восточной империи он явил себя мастером этой игры, переполошив ее правительство. Феодосий уже потерял голову, когда предложил довериться суду Онегесия (это всё равно, как если бы поляки в 1938 году попросили Гитлера рассудить их в вопросе о Данциге), да так ее и не нашел.

Не хотим никого обидеть, но обаяние, под которое попали столько вождей кавказских, поволжских и донских племен, храбрых и гордых, донельзя свободолюбивых, которых он покорил в первую очередь, не является неопровержимым доказательством его гения. Тех он покорил или обаял бы в любом случае, потому что был их сродственником, и они признавали в нем свои амбиции, которые самые дерзкие из них лишь лелеяли в своей душе, наконец, потому, что он был сильнее. Но не будь они ему верны, он не смог бы выйти за пределы родной степи.

Всегда ненадежная покорность мрачных кочевников, которых он понимал как никто (стимулирующая ненадежность для такого темперамента, как у него), однако, позволила ему приобрести стратегический глубокий тыл и присвоить себе, не боясь показаться смешным, титул императора, ставивший его вровень с номинальными государями европейского Востока и Запада.

За его головокружительную карьеру (вся эпопея Аттилы уложилась в 12 лет, с 441 по 453 год) войне отводилось гораздо меньше места, чем обсуждениям, переговорам, соглашательствам. Наверняка он сознавал непрочность собственной позиции, прежде всего в демографическом плане: гунны, как мы видели, не размножались, как кролики. Степной лучник, способный неутомимо мчаться галопом, не заводил достаточно детей, чтобы обеспечить благоденствие империи после своей смерти. Поэтому Аттила гораздо бережнее относился к своим людям, чем Наполеон или главнокомандующие Второй мировой. Бич Божий никогда не разил вхолостую.

Убедившись в надежности своих тылов на востоке (китайцы не смогут мгновенно пробиться к Уралу), Аттила уступил западному тропизму великих нашествий. Римская империя, ставшая двуглавой после смерти Феодосия-старшего в 376 году, за 20 лет до его рождения, была его неизменной целью.

Какую голову отрубить в первую очередь? Ближайшая, восточная, могла бы оказаться самой грозной, если бы там вдруг объявился император, достойный этого звания. Прежде чем идти дальше на Запад, он подчинил своей власти Восток.

Наверное, Феодосий Каллиграф был противником, о котором можно только мечтать. Нерешительный, впечатлительный, подверженный влияниям, трусливый до крайности, в душе ненавидящий царствовать; помыкаемый то своей женой Афинаидой, то своей старшей сестрой Пульхерией, то своим главным евнухом; избегающий своих обязанностей, предаваясь охоте, богословию, юридическим комментариям и каллиграфии, в которых он поднаторел, что и служило для него хоть какой-то опорой.

И всё же он был главой державы, престиж которой при ином правителе не был бы всего лишь фикцией. А Аттила без единого выстрела сделал его своим данником. Он понял, что Феодосий заплатит любую цену, лишь бы не было войны. Оккупировать Восточную империю не имело смысла, она и так уже была завоевана в 449 году. В этом плане хватило дипломатического устрашения. Полки Аттилы остались нетронутыми, а его сокровища стали баснословными.

В общении с Восточной империей Аттила разыгрывал дерзость (от его иронии у византийских послов кровь стыла в жилах), гнев или отстраненность, как заправский актер. Набранное им окружение с неизменной эффективностью будет проявлять безграничную преданность ему. Его доверенные люди изображали веселость и непринужденность, сбивавшие с толку их противников. Такое впечатление, что они становились на него похожими или же веселый и шутливый нрав был присущ темпераменту гуннов.

В этом плане показательно поведение Берика, сопровождавшего в Константинополь посольство Максимина. Максимин спешил отчитаться перед Феодосием в безрезультатности своей миссии. Он пришел вести переговоры? Не о чем тут разговаривать.

Чрезвычайный посол глупого императора, о чем он подозревал, при всей своей лояльности к нему, не знал, что этот человек был настолько слаб, что безропотно одобрил план убийства своего «альтер эго» (по порядку империй и имперскому протоколу, бывшему в ходу в V веке), к которому и послал его для ложных переговоров. Не о чем было разговаривать, разве что подтвердить сдачу бездарного правителя.

У Максимина были сомнения, но не было уверенности. Он совершенно не знал о планах убийства, иначе бы и не поехал.

Аттила выпроводил его чрезвычайно учтиво и не просветил на этот счет — невероятно.

Поезжайте, будет с вас, скоро сами всё узнаете, словно хотел он сказать, — душа-человек: в глазах императора гуннов добродетельный человек заслуживал почтительного обхождения. И доверил честного человека (в данном случае это комплимент) своему помощнику Берику, гунну самой высокой пробы. Иначе говоря, внешне жестокому и переменчивому, а на самом деле — самому надежному.

Однако Берик поначалу был груб, почти невыносим с людьми, отданными под его защиту. Беспрестанно провоцировал инциденты, которые приходилось улаживать немедленно, чтобы не задерживаться в пути из-за обид. Одним словом, он обращался с послами императора Востока, как будто те не люди. Потом, когда чаша терпения наполнилась до краев, он смягчился, потребовал у местных старшин, встречавшихся на пути, чтобы те достойным образом принимали послов, сносивших его обиды. По приказу Аттилы в каждый, самый захудалый, лагерь устраивали торжественный въезд. На речи, возлияния и пиры уходила уйма времени.

Максимин был приятно удивлен такой переменой обращения. «Но нельзя ли сократить эти церемонии? — спросил он. — Меня ждет мой император, он уже не молод и слаб здоровьем».

Нельзя, ответил Берик. Посланник императора Востока, хранитель имперской печати, должен получать почести соответственно своему рангу. Время шло. Радость Максимина и его спутников притупилась. Понемногу они убедились в том, что Берик насмехается над ними, что это всё маскарад. Берик возражал: не похоже, чтобы Максимин мчался вскачь. Не похоже, чтобы посланцы Феодосия неудержимо стремились вперед… Максимин с ним согласился, но всё же император ждет его.

Тогда Берик заболел и был вынужден продлевать привалы, чтобы набраться сил. Вскоре он уже не мог сесть в седло. Его валили с ног приступы удушья, заставляя опасаться печального исхода. Вблизи Афираса он уже умирал и не хотел долее откладывать передачу послания Аттилы императору Востока, что должен был исполнить лично.