Дневник посла Додда - Уильям Додд Страница 24

Но еще до того, как нам стало известно это половинчатое решение, Гитлер выступил по радио с речью и, обращаясь к Германии, а также ко всем другим странам Европы и к Соединенным Штатам, объявил о выходе Германии из Лиги наций и о ее уходе с конференции по разоружению. Он заявил также, что 14 ноября в Германии будут проведены всеобщие выборы. Для Гитлера это была относительно умеренная речь. Он требовал равных с другими странами прав на вооружение, оправдывал свою «революцию» как чисто антикоммунистический шаг и заверял весь мир в своих миролюбивых намерениях. Мы внимательно выслушали все, что он говорил. Это была речь не мыслителя, а истеричного крикуна, заявляющего, что Германия не несет никакой ответственности за мировую войну и что она стала жертвой своих вероломных врагов.

После ухода гостей я лег в постель несколько встревоженный, тем более, что Норман Дэвис, этот «странствующий посол» президента в Европе, позвонил мне из Женевы и справился, нет ли новостей. Зная, что мои разговоры подслушиваются германским министерством пропаганды, я отвечал ему лишь общими фразами и обещал позвонить через несколько дней, если узнаю что-либо заслуживающее внимания.

Немцы совершили очередной грубый промах, что неизбежно при отсутствии у них подлинных государственных деятелей.

Воскресенье, 15 октября. День прошел в напряженном ожидании, хотя и не принес ничего нового. К обеду пришел один из молодых отпрысков старинного немецкого дворянства. В его разговоре со мной проскальзывали общие для всех немцев нотки враждебности. Это особенно было заметно, когда он высказывался в защиту японской агрессии против Китая. Он большой патриот, но, подобно многим образованным немцам, не имеет представления, в чем собственно заключается истинный патриотизм. Очевидно, что официальные круги Германии начинают испытывать ко мне какую-то неприязнь. Полагаю, дело здесь в нацистах. Все началось, видимо, с моего отказа поехать в Нюрнберг, хотя здесь я не составляю исключения, так как английский, французский и испанский послы поступили точно так же. Мои протесты против избиения американских граждан и против дискриминации США в области торговли, а также речь, с которой я выступил 12 октября, – все это расценивается нацистами как проявление моего отрицательного отношения к ним.

Вечером мы ходили в кино. Был показан Гитлер, выступающий с короткой речью в Лейпциге. Появление Гитлера на экране не вызвало аплодисментов. Затем показали Гитлера, шагающего во главе целой дивизии, и на этот раз его наградили жиденькими аплодисментами. После этого на экране появился кронпринц, который не пользуется здесь популярностью и которому аплодировали не больше, чем канцлеру. Совершенно очевидно, что популярность Гитлера значительно уступает популярности Муссолини – этого итальянского деспота.

Вторник, 17 октября. Сегодня ровно в полдень я отправился на прием к канцлеру Гитлеру во дворец, в котором когда-то жил и работал Бисмарк. Я поднялся по широкой лестнице, на каждой площадке которой стояли нацистские охранники, приветствовавшие меня по примеру легионеров Цезаря поднятой вверх рукой и одновременно обычными поклонами. В приемной я встретил молодого Ганса Томсена2, с которым мы поговорили минут пять о наших общих немецких знакомых. Затем Нейрат проводил меня в кабинет канцлера – просторную комнату не менее пятидесяти квадратных футов, заставленную столами и креслами для проведения всевозможных совещаний. Кабинет был прекрасно отделан, хотя и не столь изысканно, как соседний бальный зал. Через минуту появился и сам Адольф Гитлер в скромном рабочем костюме, аккуратный, подтянутый. В жизни он выглядит несколько лучше, чем на газетных фотографиях.

Разговор шел о насилиях над американцами в Германии и о дискриминации американских кредиторов. Гитлер согласился со всеми моими доводами и заверил меня, что виновники подобных инцидентов впредь будут наказаны самым суровым образом. Он обещал также позаботиться об опубликовании указа, предупреждающего всех, что иностранцы не обязаны отдавать нацистское приветствие.

Когда я заговорил о финансовой дискриминации, Нейрат заявил: «Наш экспортный рынок все время сокращается, и мы вынуждены заключать торговые сделки с любой страной, которая соглашается покупать наши товары. Именно поэтому мы полностью выплачиваем швейцарским кредиторам проценты по их облигациям, а американцам – лишь половину гарантированных процентов». Мы говорили по-немецки, и я не могу привести здесь дословно высказывание Нейрата.

Я вынужден был признать всю сложность этой дилеммы, так как сокращение экспорта постоянно растущих товарных излишков должно привести к банкротству, что гораздо хуже, чем частичная выплата по обязательствам. Но здесь немцы предпочитают умалчивать об одном своем преимуществе: стоимость германских облигаций на нью-йоркском рынке упала уже до одной трети или даже одной четверти их номинальной стоимости, в результате чего германские муниципалитеты и компании скупают теперь свои облигации за бесценок, выплачивая за каждый занятый ими в 1926–1928 годах доллар лишь от 25 до 40 центов. Германские финансисты не отстают в этом отношении от своих нью-йоркских коллег, изрядно нажившихся за счет американских держателей немецких облигаций.

Вскоре мы заговорили о событии, которое в прошлую субботу поразило всех, как гром с ясного неба. Канцлер сразу же пришел в возбуждение. Я спросил его, почему он решил выйти из Лиги наций. В ответ он напыщенно заговорил о Версальском договоре, о нарушении союзниками своих обещаний, о разоружении и о том унизительном положении, в котором находится теперь разоруженная Германия.

– Франция, – возразил я на это, – относится к Германии явно несправедливо. Но поражение в войне всегда влечет за собой некоторую несправедливость со стороны победителей. Вспомните, каким ужасным притеснениям подверглись наши южные штаты после Гражданской войны.

Гитлер ничего не ответил.

После нового обмена любезностями я спросил канцлера, может ли какой-нибудь инцидент на польской, австрийской или французской границах, в результате которого враг окажется на территории рейха, стать формальным поводом к войне? Он ответил отрицательно, как я и ожидал. Тогда я осведомился, воздержится ли он от объявления войны и потребует ли созыва конференции европейских держав, если такой инцидент произойдет в долине Рура? «Я постараюсь поступить именно так, – ответил он, – но может случиться, что мы не сумеем сдержать германский народ». Мне было ясно, что под «народом» он подразумевает воинствующих нацистов, которых он сам же воспитал в таком духе. «Если вы сможете удержаться от военных действий и потребуете созыва конференции, – продолжал я, – то это вернет Германии ее добрую репутацию в мировом общественном мнении». Обменявшись еще несколькими незначительными фразами, мы расстались. Наша беседа продолжалась три четверти часа, мы затронули за это время целый ряд вопросов. Из нашей встречи я вынес впечатление, что Гитлер очень самоуверен и настроен крайне воинственно.

Среда, 18 октября. Сегодня меня посетил директор очень известного банка «Дисконто гезельшафт» Солмсен. Наша беседа продолжалась около получаса. Солмсен с одобрением отозвался об организованном нацистами прошлой весной путче, который, по его мнению, был необходим для Германии3. Он оправдывает запрещение партий и в известной степени репрессии по отношению к евреям.