Филип К. Дик. Жизнь и Всевышние вторжения - Лоуренс Сутин Страница 25

Здесь никакой жизни не существовало. […] Он наклонился и нажал на главную кнопку пуска; затрещал большой неоновый знак, а через мгновенье оконные огни затеплились слабым свечением. Он оставил дверь широко открытой, вдохнул сладкий воздух, поступающий снаружи, и, удерживая его в своих легких, стал ходить по темному, сырому магазину. […] Мертвые вещи неохотно возвращались к жизни. […] Он включил дисплей «Филко» [62], который возбужденно зажужжал, и отнес его в глубину магазина. Он осветил роскошный рекламный плакат «Зенита» [63]. Он внес свет, жизнь, уверенность в пустоту. Тьма отступила; и после первого момента неистовой одержимости он успокоился и решил отдохнуть, и его «седьмым днем» стала чашка черного кофе.

Окончательной данью Холлису стал Лео Булеро из «Стигматов» – жадный, язвительный, с чавканьем жующий сигару, не скрывающий своих чувств председатель правления фирмы «Наборы Подружки Пэт, Инк.», который становится единственной надеждой Земли на сопротивление психическому вторжению (которое осуществляется через мастерский сбыт наркотика Chew-Z: «БОГ ОБЕЩАЕТ ВЕЧНУЮ ЖИЗНЬ. МЫ МОЖЕМ ЕЕ ПРЕДОСТАВИТЬ», – Палмером Элдричем – абсолютным воплощением чистейшего зла). Булеро, чей наркотический продукт Can-D вытеснен с рынка Элдричем, пишет краткую пояснительную записку (Фил сам часто писал такие записки для рабочих), которая служит фронтисписом романа – чистое, косноязычное утверждение человеческого духа:

Вот что я имею в виду в конце концов: вам следует считать, что мы сделаны только из праха. Это, по правде говоря, не так много, чтобы жить дальше, и нам не следует об этом забывать. Но даже считаясь с этим, я полагаю, что это плохое начало, а мы не так уж плохи. Поэтому сам я верю, что даже в этой вшивой ситуации, с которой мы оказались лицом к лицу, мы можем это сделать. Вы понимаете меня?

В интервью 1977 года Фил опроверг представление о том, что он склонен создавать тип «антигероя» в таких произведениях, как «Палмер Элдрич»:

Фил: Я думаю, меня очень часто обвиняют, что я вывожу своего главного персонажа как антигероя. […] А я только и делаю, что беру тех людей, с которыми я работал, которые были моими друзьями, коллегами, и от этого я испытываю огромное чувство удовлетворения. […]

И я всегда думаю, что крайний сюрреализм […] заключается в том, чтобы взять того человека, которого ты знал, чьей главной целью в жизни было продать самый большой телевизор, который только может поместиться в магазине, и поместить этого человека в будущую утопию, или антиутопию, и стравить его с этой антиутопией или поставить его в сильную позицию. Точно так же мне нравится изображать тех работодателей, которые были у меня, владельцев мелких магазинов, и делать верховными правителями целых…

Уве Энтон (интервьюер): Галактик?

Фил: Галактик, да. Это доставляет мне большое удовольствие, поскольку я все еще вижу этого человека сидящим за рабочим столом, просматривающим множество накладных по закупкам, которые не были произведены, думая, кто может это объяснить?

Фил любил рассказывать истории о понимании философских аспектов, которого он достиг, работая в магазинах Холлиса. Как-то, когда он подметал пол в пятнадцатилетнем возрасте, затеял спор с мастером: дают ли возможность радиодинамики слушать саму музыку (точка зрения мастера) или «имитацию» музыки (позиция Фила). В другой раз мастер указал Филу, когда они стояли у светофора, на невозможность доказать то, что они оба видят один и тот же цвет, даже при том, что оба они называют его красным. В основе таких уроков лежало чувство собственного достоинства, обеспеченное хорошо выполняемой работой. Это было в то время, когда они пытались починить «Капард», сложное чудо техники, которое автоматически укладывает грампластинки. После долгих трудов он был налажен, но поездка по ухабистой дороге к дому заказчика свела на нет все усилия:

И мы сказали, что у нас нет счета, и мы не возьмем с вас плату. […] И я был очень горд […], что все мы признали свою неудачу перед лицом сложившейся ситуации. […] Мне было около пятнадцати лет, и на меня произвело громадное впечатление то, что этот «Капард» олицетворял собой непостижимую, чрезмерно усложненную вселенную, в обычае которой – создавать непредвиденные вещи. […] Но великим достоинством человека является то, что человек изоморфен его неисправно функционирующей вселенной. Я имею в виду то, что и сам он в какой-то степени неисправен. […] Но он продолжает стараться, и, как сказал Фолкнер в своей чудесной нобелевской речи, «человек не будет просто терпеть – он победит».

Поддержка и теплое отношение Холлиса и твердая зарплата, которую это отношение обеспечивало, – все это способствовало тому, что Фил принял для себя решение, которое сам считал очень трудным, – и в то же время одним из самых победоносных в его жизни: он ушел из материнского дома в конце 1947 года:

У родителей был обоснованный интерес, чтобы держать своих детей закованными в цепи заботы и считать их маленькими и бессловесными, как это происходит со всеми угнетенными группами. Я помню, когда я сказал матери, что ухожу, она ответила: «Я вызываю полицию. Сперва я увижу тебя в тюрьме». Естественно, я тут же спросил ее – почему. «Потому что если ты уедешь и покинешь меня, – сказала она, – ты кончишь тем, что станешь гомосексуалистом». Мне нужно было уходить, и я снова спросил – почему. «Потому что ты слабый, – сказала она. – Слабый, слабый, СЛАБЫЙ».

Дороти слышала такие обвинения в свой адрес снова и снова, но не признавала их справедливыми:

Филу было девятнадцать лет, когда он уехал из дому. И снова его рассказ об этом будет отличаться от моего. Все у нас складывалось по-дружески, и вообще это было мое предложение, а он возвращался почти каждый вечер, и мы вели долгие беседы. Я помню, желтый кот, который у нас был в то время, никак не мог понять, почему Фил заходил через входную дверь, оставался на пару часов, а потом уходил.

Но Фил всегда был непреклонен: борьба за освобождение от господства матери была показательным актом смелости, которая позволяла ему войти в устрашающий koinos kosmos в его собственной терминологии. Он осознавал эротическую подоплеку этой борьбы. Он признавался своей третьей жене Энн: «Когда я был подростком, у меня был «невозможный сон». Мне снилось, что я сплю со своей матерью». Он так объяснил этот сон: «Я преодолел эдипов комплекс». Но истинная победа не могла прийти до тех пор, пока он не покинул материнский дом. В дневниковой записи 1981 года Фил рассуждал, что его пример неустойчивых отношений с женщинами коренился в том самом событии: «Меня влекло к женщинам, которые напоминали мою мать (гордые, умные, жесткие, рассудительные, подозрительные, едкие и т. д.), с тем чтобы вновь и вновь разыгрывать первоначальную ситуацию, в которой я, наконец, освобождаюсь и обретаю независимость». Позднее, в той же самой дневниковой записи, Фил отмечал: «Мне следует здесь указать на более важный момент: я ищу – не свою мать, жестокую и т. д., дурную мать, – а хорошую мать, нежную, добрую, полную сочувствия и любящую мать, которой у меня никогда не было и которую я всегда хотел».