Романовы. Запретная любовь в мемуарах фрейлин - Игорь Оболенский Страница 25

Друг генерала барон Николаи захоронил тело в своем имении Мон Репо в Финляндии.

Мы тоже уехали в Руп в январе 1918 года. Не найдя извозчика, который доставил бы нас на Финляндский вокзал, мы добирались до него пешком. Два дворника и мой племянник помогали нам нести багаж.

Учредительное Собрание — какой это был памятный момент в истории России и каким фиаско он завершился!

Благодаря поддержке немцев от Херсонской губернии членом Собрания был избран и мой муж. Но Учредительное Собрание было открыто и тут же распущено большевиками.

Я тогда гостила у Ольденбургских, когда муж сообщил мне о судьбе Собрания из Мон Репо в Финляндии, где он тогда находился.

В течение четырех месяцев, пока шла Гражданская война, я жила у Ольденбургских. Между мною и мужем было всего четыре часа езды, но мы были отрезаны друг от друга. В тот момент два кузена мужа находились в Копенгагене (один был поверенным в делах России), и они смогли сообщить мне, что Александр в безопасности и здоров.

8 мая 1918 года я отправилась в Петербург. С Финляндского вокзала мне пришлось добираться до дома тем же способом, что и минувшим январем — пешком.

Муж пришел встретить меня. Я заметила, что он был очень печален. Вечером дома Александр сообщил мне, что мой брат Георгий умер в Сухуми 18 февраля, в день, когда город бомбили большевики. Прошло три месяца со дня его смерти, и я ничего об этом не знала!

В нашем доме происходили неприятные изменения. Нам приходилось продавать ковры, чтобы сводить концы с концами. Еда была в большом дефиците.

Глава Нейтральной Шведской комиссии по обмену гражданскими узниками назначил моего мужа своим ассистентом. Благодаря этому он ‹Александр› смог помочь некоторым нашим друзьям выехать в Литву или Украину.

Петербург выглядел очень грязным и неуютным. Смольный институт (учебное заведение для дочерей дворянства), где теперь располагалась резиденция большевиков, находился в ужасном состоянии, и мой муж чувствовал себя почти физически больным, когда ему по делам приходилось там бывать.

Как сотрудник комиссии по обмену гражданскими узниками, тем не менее, он мог наслаждаться порцией собачьих галет и мясом с кашей — ужасной смесью, которую он находил превосходной.

Мой муж, дворник и прачка — как работающие — получали полфунта хлеба, тогда как нам полагалось лишь ⅛. Когда мы уже больше не могли содержать слуг, у нас осталась лишь старая нянька Чичерина (брата министра иностранных дел), которая жила в нашем доме. Она осталась с нами и готовила нам еду.

В месяц на домашнее хозяйство нам позволялось снимать с нашего счета в банке только 150 рублей. Из этих денег мы должны были платить зарплату и кормить двоих прачек.

Наша повариха была чудной женщиной. Мы вместе ходили на базар и покупали провизию.

В нашем втором доме, который находился в том же дворе, теперь разместился полк кавалерии. У них муж покупал овес, из которого мы готовили кофе и кашу. Наш скудный паек сахара мы делили на восемь частей.

По воскресеньям к нам приходили польские племянники и племянницы, и мы угощали их рыбным пирогом, большая часть которого состояла из картофельных очисток.

Из Швейцарии мы получили таблетки какао, которые сосали, прогуливаясь по улице.

Сама жизнь, за исключением продовольственного вопроса, все больше и больше напоминала прежнюю, до прихода к власти большевиков. Друзья приходили в гости, и мы, как и в старые дни, музицировали.

Но где-то подсознательно не покидало ощущение безнадежности, становилось ясно, что дальше так продолжаться не может. И это заставляло нас что-то предпринимать.

Наш старший дворник был главой Домового Комитета. И однажды меня, как рядового члена, «пригласили» в его комнату на заседание. Жена дворника была хозяйкой вечера.

Когда я хотела купить теплые вещи или даже просто калоши для нашей старой няни, мне приходилось спрашивать разрешение у Комитета.

Парадный вход был закрыт, и посетителям приходилось входить в дом через черный ход — такое распоряжение отдал Рабочий Комитет, и наш дворник следил за его выполнением.

Как-то вечером, когда мы с друзьями находились в гостиной, явилось несколько человек, которые потребовали информацию о нашем жилище. Когда мы ее предоставили, они приказали поселить наших слуг, живших на чердаке, в кладовую комнату на нашем этаже. Саму квартиру, по счастью, оставили нам.

Мы оставались в Петербурге до сентября, когда решили попробовать вернуться в Латвию, гражданином которой был мой муж, и поехать в Руп, который тогда занимали германцы.

Мы уезжали в тот самый день, когда хоронили Урицкого.

(Моисей Соломонович Урицкий — председатель Петроградской ЧК, убитый 30 августа 1918 года. В этот же день на заводе Михельсона в Москве было совершено покушение на Ленина. В ответ на эти события в стране был объявлен Красный террор. — Прим. перевод.)

Нам пришлось заплатить 125 рублей за извозчика, чтобы добраться до Варшавского вокзала. Я с нашим слугой взяла багаж и села в коляску, а муж с дворником пошли пешком.

На Варшавском вокзале мы взяли другого извозчика. Чтобы доехать до Балтийского вокзала — совсем рядом, — пришлось заплатить 25 рублей.

Во время поездки, которая выпала на годовщину занятия Риги германцами, в нашем поезде оказался немецкий офицер, который пригласил нас в свой вагон.

Приехав домой в Руп, мы застали все в чудовищном состоянии. Только одна комната осталась нетронутой. Весь дом был в запустении.

Мы оставались в Рупе с сентября по декабрь, барон Кампенхаузен находился с нами. Однажды ночью его жена прислала за ним, сообщив, что из Германии только что вернулся их сын и привез новость о разразившейся там революции.

Это была тревожная новость, так как в нашем доме, прямо над нами, жило 150 немецких солдат. Они были непростыми людьми, но в целом вели себя хорошо. Тем не менее, жителей Рупа их присутствие возмущало, поскольку солдат приходилось кормить.

На мельницах делали муку из шелухи. Но все равно это был лучший хлеб, нежели тот, что мы имели в Петербурге. Я была такой голодной после Петербурга, что во время прибывания в Рупе могла думать только о еде. Я была такой худой, какой бывала только после серьезной болезни.

В Рупе мы все обустроили самым лучшим образом. Зал для слуг превратили в столовую, а столовую — в гостиную. Солдаты нас не беспокоили. Так продолжалось до начала декабря 1918 года.

Согласно Брест-Литовскому соглашению немцы должны были оставаться наши соседями, чтобы охранять порядок. Но вскоре после революции и перемирия солдаты стали уходить домой.

Когда немецкая армия проходила через Руп, один из офицеров сказал нам, что большевики могут прибыть сюда уже через пару дней. Среди немцев был один русский офицер, которого, как решил муж, немцы спасали от большевиков. Этот офицер посоветовал нам покинуть Руп как можно быстрее, так как большевики могут появиться здесь даже скорее, чем ожидается.