Судьба империи. Русский взгляд на европейскую цивилизацию - Тимофей Сергейцев Страница 25

Техническая демократия не имеет ничего общего с «долей во власти», которую имел римский или греческий гражданин. При сущностной демократии выбирается огромное число должностных лиц. Технические представительные институты несопоставимо слабее греко-римских и по относительной численности выборных лиц, и по их полномочиям (вспомним, например, о трибунах, обладавших правом вето). При этом граждан в государстве гораздо больше. Вместо выборной магистратуры работает административный аппарат. Его работники – формально не рабы, но они и не свободны в техническом социальном отношении. Они обладают властными полномочиями, но сама власть им не принадлежит. Они выступают от лица государства и народа, не будучи при этом ни народом, ни государством (в отличие от магистратов сущностной демократии). Такую машину, как государственный аппарат, необходимо контролировать извне, и это становится самостоятельной проблемой воспроизводства власти, источником нестабильности государства. Римские же граждане свою свободу и свою власть обеспечивали сами, не нуждаясь в контроле извне. Но «вместительность» сущностного демократического государства по сравнению с империей несопоставимо мала.

В империи же возможности контроля со стороны центральной власти – императора, суверена – без опоры на сословие весьма ограниченны. Буржуазия, уклоняясь от сословной государственной ответственности, никогда не возьмется контролировать аппарат управления. Напротив, она стремится этот аппарат коррумпировать, приватизировать его властные возможности в интересах частного обогащения. Государство, подчиненное буржуазному обществу в качестве орудия власти, теряет свою сущность и становится госаппаратом.

Христианское государство – каковыми исторически являются современные западные «демократии», что бы они ни заявляли в своих идеологических программах, – взяло на себя обязательство обеспечивать «идеальную» свободу граждан в обмен на действительную передачу власти от общества – группы граждан, распределяющих власть между собой, – государству.

Этот принцип отчуждения власти при одновременном превращении ее из сущностного отношения людей в технику государства действует и в том случае, если идеальный план государства захвачен либеральной идеологией, вытеснившей христианскую идею свободы «для» своей формальной и негативной идеей свободы «от». Власть все равно отчуждается от граждан и общества «демократическим» государством, граждане не получают обещанной позитивной свободы человеческого существования, а получают негативную «свободу» быть эксплуатируемыми обществом, прошедшим модернизацию капиталом.

Техническая демократия, созданная в конце XVIII века в западных государствах (прежде всего в Англии, Франции и США), соблазнившая российский правящий класс и образованных людей России в веке XIX, была явлением сугубо цензовым, что до известной степени роднит ее с демократией сущностной, греко-римской. Демократическое распределение власти в обществе было ограничено сословным, имущественным, половым, расовым цензами в пользу радикального меньшинства избирателей. В этом качестве она была подобием, «отражением» первой и последней сущностной демократии, делящей общество на свободных людей и рабов. Она также являлась способом управления большинством со стороны радикального меньшинства и одним из технических элементов власти в обществе, контролируемом капиталом.

Можно сказать, что техническая демократия является той допустимой и необходимой для капитала модернизацией власти и государства, которая позволяет капиталу эффективнее использовать государство (и власть) в своих целях. Капиталистическое общество ликвидирует позицию суверена и занимает его место – непублично, незаконно, вне права. В отличие от сущностной демократии при демократии технической раздел власти в обществе происходит теневым образом, путем преобразования отношений власти в управление и влияние. Либерализм – идеальное состояние, когда формально свободны все, а реально только избранные (успешные), – становится идеологией капиталистической технической демократии.

Порядок технической цензовой демократии мог существовать только до тех пор, пока в мире не возникло первое коммунистическое государство, контролирующее половину планеты.

Государство, победившее в мировой войне, обеспечившее себе научно-техническое лидерство (или как минимум паритет с Западом), действительно дало всем своим гражданам то, что оно им публично (то есть правовым образом) обещало. Советский гражданин принимал участие во власти за счет массовой солидарности с публично объявленными историческими целями, к которым власть действительно стремилась. Идеологически конкурировать с таким общественным порядком техническая демократия могла, только став всеобщей.

Обещания Советского государства включали в себя концепцию человека, которую надо понимать как онтологическое содержание понятия «свободы», как постхристианскую светскую религию. Российские коммунисты прошли на один шаг дальше в религиозном кризисе, чем современный им Запад. Эта русская светская вера стала массовой, т. е. верой не только правящих слоев, но каждого советского гражданина, претендовала на полное замещение собой христианской веры. Отсюда – подлинный антагонизм с христианством, с православной церковью, а не просто атеистический нигилизм и социальная вражда с духовенством времен Просвещения и Великой французской революции. Западное кризисное религиозное сознание никогда не могло полностью заместить христианские представления либеральными. Ни в сектантских США, ни в протестантской, англиканской и католической Европе.

Сразу после Второй мировой войны при непосредственном участии неотомистских философов в США формируется проект создания демократии как светской веры. Этот проект – стратегическая составляющая борьбы США и западного мира в целом с советским имперским проектом России, исторически победившим в мировой войне.

Проект светской веры в демократию становится следующим шагом модернизации и перепроектирования США, ставших после войны самым мощным государством Запада. США взяли на себя защиту западноевропейских государств, запретили им воевать друг с другом, сосредоточили в своих руках экономическую выгоду от войны, т. е. стали сверхгосударством, государством над другими государствами. И именно США должны были сформулировать ответ СССР. Подобное проектное решение, разумеется, является насилием над взятым теперь уже в качестве материала механизмом технической, цензовой демократии. Как таковой этот механизм просто не рассчитан на вместительность для всего населения – вместе с женщинами, «латиносами», неграми и бедными. Однако без наделения каждого американца избирательными правами и «избирательным поведением» демократия не может стать официальной религией, верой всей нации, не может стать всеобщей. Не отказавшись от ценза, такую демократию нельзя поставлять в качестве образца на экспорт (старый добрый католический прозелитизм!). С этого момента выработка управленческих решений (а также их политическая реализация), что составляет суть современной власти, и демократические декорации окончательно разделяются и более никогда не встречаются.

Суть производимых властным сообществом подлинных решений и действий публично никогда не обсуждается и, более того, скрывается, что становится существенным условием их реализации. Светская вера в демократию строится как всеобщая за единственным и существенным исключением – само властное сообщество эту веру не исповедует. Эта вера – утопия для управляемых. Западная политика превращается в имитацию дискуссии и «борьбы» за уже вмененные решения. В СССР же продолжает сохраняться публичная власть, открыто обсуждающая свои планы, и, что крайне важно, сама исповедующая собственную официальную религию.