Крымские каникулы. Дневник юной актрисы - Фаина Раневская Страница 25

1 января 1920 года. Симферополь

Начался двадцатый год двадцатого века. «Беспокойный век», – вздыхает Павла Леонтьевна. Да, беспокойный. То с японцами воевали, то с революционерами, то с немцами, а теперь белые воюют с красными. Я задумалась над тем, в какое время мне хотелось бы жить, и не смогла ответить на этот вопрос. Должно быть, потому, что вопрос этот глупый.

4 января 1920 года. Симферополь

Красные взяли Таганрог. Узнала, что в Москве умерла С. Плакала навзрыд. Мне очень ее жаль. Сильно переживаю за родителей и брата. Чем дольше длится война, тем больше жестокости с обеих сторон. От войны люди превращаются в зверей. Надеюсь на то, что мои успели покинуть Таганрог перед приходом красных. Отец всегда был предусмотрительным, а Таганрог белые сдали не сразу. Были бои. Видела всех во сне. Мама плакала, брат улыбался, а отец читал газету и лишь изредка выглядывал из-за нее. Потом мама перестала плакать, и мы с ней и Яшей начали оживленно беседовать, перебивая друг друга, по еврейскому обычаю, но, проснувшись, я не смогла вспомнить ни слова из того, что было сказано. Осталось только какое-то неясное тревожное ощущение того, что о самом важном мы так и не успели поговорить. Мои сны часто оставляют чувство недосказанности, обрываются на самом интересном месте. Недавно мне снилось, будто мы с Е. Г. гуляем по бульвару и она вдруг начинает рассказывать о своем детстве. Мне очень интересно, потому что Е. Г. мне об этом никогда не рассказывала. При всей своей разговорчивости она старается избегать излишней откровенности. Я с интересом начала слушать. И что же случилось? За окном закаркала ворона и разбудила меня. С некоторых пор у меня очень чуткий сон. Уже не представляю, как когда-то я могла засыпать под музицирование моей сестры.

21 января 1920 года. Симферополь

Из Таганрога нет никаких вестей. На улице всматриваюсь в лица прохожих. Лелею надежду встретить кого-то из земляков, кто мог бы рассказать мне о родителях и брате. Думая о брате, волнуюсь особенно сильно. У него нет такого проницательного ума, как у отца, нет отцовского жизненного опыта, и он самый вспыльчивый из нас. Фельдманы все, что порох, взрываются от одной искры, но Якову и искры не требуется. Встретила только одну знакомую из Ростова, которая уехала оттуда еще в декабре. Она рассказала, что с конца осени ни у кого не было сомнений в том, что Ростов будет сдан красным. В Симферополе тоже царят пораженческие настроения. О Москве и Петербурге уже никто не мечтает. Мечтают о том, чтобы сохранить Крым. Предсказывают раскол России, при котором Крым, Дальний Восток и Кавказ останутся у белых, а все прочие территории у красных. Надеются на Англию, на Японию, на Америку, на Турцию… Разве что только на Мексику с Бразилией не надеются. Газеты пишут, что вот-вот, на днях, Европа предъявит большевикам грозный ультиматум или покончит с ними. Ох, как бы большевики не покончили с Европой. В них чувствуется какая-то магическая сила. Я уже не верю ни в ультиматумы, ни в то, что кто-то решится всерьез воевать с большевиками. Хотели бы, так давно бы сделали. Да и кого мы можем считать верным союзником? С французами была война сто лет назад, с англичанами пятьдесят лет назад, с японцами и немцами совсем недавно. О турках, на чью помощь здесь кое-кто сильно рассчитывает, я и вспоминать не хочу. Они наши извечные враги. Все эти «союзники» живут по пословице: козы веселятся, когда стригут овец. Что для нас плохо, то для них хорошо. Тьфу! Пускай пропадут совсем такие «союзники»!

Газеты уже не восхваляют Деникина так рьяно, как прежде. То его славили как Мордехая [83], а теперь просто пишут: Главнокомандующий сделал то-то и то-то, без славословий. Встречаются и нападки, но завуалированные. Все газетные статьи внимательно прочитываются цензорами. Г. И. Ацинтов, тот самый, кто первым написал обо мне (мы давно познакомились), жалуется на то, что даже о спектакле или о концерте нельзя написать без цензуры. Цензоры дотошны и подозрительны. Им повсюду мерещатся пораженческие намеки и прочая крамола. Г. И. утверждает, что есть цензор, который безжалостно вымарывает слово «трагедия» вне зависимости от того, о чем идет речь – о фронтовых делах или о театре. Г. И. – большой шутник. Не всегда понимаю, говорит он серьезно или шутит.

Желая увеличить сборы, Е-Б. собрался обновить репертуар. Ему захотелось поставить нечто веселое, легкое, и он не нашел ничего лучше, чем предложить Р. поставить «Льва Гурыча Синичкина» [84]. По его мнению, этот пошлый водевиль, не имеющий ничего общего с искусством, сулит нам аншлаги. Подозреваю, что эту глупую мысль подсказала ему А. Н., которой захотелось блеснуть в роли Лизы [85]. Эта роль вполне по ее мерке, на большее А. Н. не способна. Р. не согласился с Е-Б. и попросил Павлу Леонтьевну поддержать его. Павла Леонтьевна сделала это. «Лев Гурыч» рядом с «Вишневым садом» и «Ревизором» – это нонсенс. Мы в глазах зрителя падем так низко, что больше не поднимемся», – сказала она. Доводы Е-Б. с перечислением театров, в которых ставился «Лев Гурыч», и громких имен, в нем игравших, никого не убедили. Следует понимать, что полвека назад к театру относились иначе, чем сейчас. Е-Б. дошел до того, что сравнил «Льва Гурыча» с «Осенними скрипками», на что Павла Леонтьевна рассмеялась и предложила ему поменьше налегать на водку, от которой в голове появляется туман. Иногда, если ее задеть за живое, Павла Леонтьевна становится очень язвительной. Е-Б. уступил. Наш триумвират решил вместо «Льва Гурыча» поставить гоголевскую «Женитьбу». Мне обещана роль свахи.

1 февраля 1920 года. Симферополь

У нас радость. Мы лишились Примуса. Узнав о том, что Лизу в водевиле ей не сыграть, А. Н. пришла в ярость и при первом же удобном случае (а он не замедлил подвернуться) устроила Е-Б. громкий скандал и заявила о своем немедленном уходе. Е-Б., сильно задетый бесцеремонностью А. Н. (не стану пачкать бумагу, приводя те слова, до которых она опустилась), трагическим жестом указал ей на дверь и рявкнул: «Вон! Скатертью дорога!» О. К. ликует. В той или иной мере рады все. А. Н. никому, кроме Е-Б., не нравилась. Теперь она и ему не нравится. Показала себя с худшей стороны.

12 февраля 1920 года. Симферополь

Ирочке вдруг взбрело в голову расспрашивать меня о детских годах. Я сначала отвечала на ее вопросы, а затем увлеклась воспоминаниями настолько, что стала рассказывать сама. Ирочку очень интересовало, когда я решила стать актрисой. Да сколько я себя помню, я столько этого и хотела. Моя натура очень изменчива и непостоянна, но любовь к театру у меня стойкая, давняя. С сожалением думаю о том, как бы было замечательно, если бы мои родители разделяли эту любовь и не препятствовали исполнению моего заветного желания. Многому из того, чему приходится учиться сейчас, я могла научиться гораздо прежде. В Таганроге было много хороших актеров, и я могла бы начать брать уроки лет с десяти. Решительно отказываюсь понимать тех, кто считает актерскую профессию недостойной! Какая отсталость!