Маршак - Матвей Гейзер Страница 25

Юный Маршак сотрудничал не только с ялтинскими журналами — в газете «Еврейская рабочая хроника», издававшейся в Вильнюсе, был опубликован гимн сионистского рабочего движения «Ди-швуэ» Ан-ского [9] в переводе Маршака.

В одном из первых писем, отправленных из Ялты Владимиру Васильевичу Стасову, Маршак пишет: «…Чувствую себя здесь чудно, бодро, хорошо, весело. Много работаю… читаю и пишу. Взялся я переводить Бялика. Что за чудный поэт! Какая сила».

Здесь, прервав письмо Маршака, расскажем об очень важных страницах его творчества, без которых биография Самуила Маршака была бы значительно обеднена. Дело в том, что долгие годы, а по сути — всю жизнь, Маршак вынужден был скрывать свою любовь к поэту Бялику, да и свои переводы из этого «самого гениального» — по мнению Горького — еврейского поэта, писавшего на иврите.

Почему о Бялике Маршак заговорил впервые в Ялте?

Предположить, что он не был знаком с творчеством Бялика прежде, едва ли возможно. Скорее всего, именно в этом городе он вновь прочел Бялика и конечно же в оригинале, ведь даже самые лучшие переводы таких поэтов, как Сологуб и Ходасевич, не дают истинного представления об этом поэте. Сегодня немногим известно, что Маршак задолго до Жаботинского перевел стихотворение Бялика — «Птичка» (у автора — «К птице»). Важно отметить, что это было первое стихотворение Бялика. Вот что пишет о нем Жаботинский: «Он (Бялик. — М. Г.) явился к писателю И. Равницкому, готовившему тогда (1900 год. — М. Г.) к печати сборник под заглавием „Happardes“ и предложил ему для сборника стихотворение „К ласточке“. Редактирование книги уже было завершено. Равницкий согласился просмотреть стихотворение, но предупредил, что оно уже не попадет в сборник. Однако, прочитав, он передумал… Стихотворение попало в сборник. В еврейской литературе, где все имена были наперечет, этот „Happardes“ ожидался с большим интересом, этот дебют не мог пройти незамеченным».

Жаботинский перевел стихотворение «К птице» и включил его в издание переводов из Бялика 1911 года, озаглавив «К ласточке», но в более поздние издания Жаботинский этот перевод не включал. Можно предположить, что причиной тому был появившийся в журнале «Еврейская жизнь» (№ 10, 1906) перевод этого стихотворения, выполненный Маршаком, — с этим переводом даже самому Жаботинскому соперничать было трудно. Маршак же дал название стихотворения, близкое по звучанию к бяликовскому — у Бялика оно называлось «К птице». У Маршака — «Птичка». Вот четыре из шестнадцати строф этого стихотворения:

Привет тебе, пташка! Привет, дорогая! Ко мне прилетела ты с юга… Душа, по родным твоим песням скучая, Давно стосковалась, подруга!.. Так спой же о странах, далеких, красивых… Скажи мне, родимая пташка, Ужели в краях, лучезарно-счастливых, Как здесь, всем тоскливо и тяжко?.. Несешь ли привет от цветов Иордана, Его безмятежной долины? Скажи, излечил ли тяжелую рану Господь у родной Палестины?.. Привет тебе, пташка! Привет, дорогая! Опять прилетела ты с юга! Душа стосковалась, по песне скучая… О, пой, заливайся, подруга!..

Когда я впервые прочел «Птичку», мне оно показалось знакомым. Перечитав строку «Несешь ли привет от цветов Иордана», я невольно вспомнил лермонтовскую «Ветку Палестины»:

Скажи мне, ветка Палестины, Где ты росла, где ты цвела, Каких холмов, какой долины Ты украшением была? У вод ли чистых Иордана Востока луч тебя ласкал, Ночной ли ветр в горах Ливана Тебя сердито колыхал?

А еще маршаковский перевод этого бяликовского стихотворения ассоциируется у меня со стихами Пушкина:

Где цвел? Когда? Какой весною? И долго ль цвел? И жив ли тот, и та жива ли? Или уже они увяли?

Не вызывает сомнений, что перевод этот — подражание и Пушкину, и Лермонтову. Но будем помнить: выполнен он юным, восемнадцатилетним поэтом. Самому же Бялику в пору написания этого стихотворения было далеко за двадцать, и стихотворение это вовсе не сентиментальное, каким может оно показаться и показалось даже Жаботинскому: «Содержание было наивным: поэт здоровался с ласточкой, прилетевшей с юга весною, горько жаловался ей на то, как тяжело живется его народу в этой холодной стране…»

Напомним, «Птичка» Бялика — один из самых ранних переводов Маршака, но в нем он сумел сохранить музыкальный строй этого блистательного стихотворения.

Можно предположить, что с поэмой Бялика «Сказание о погроме» в пору работы над стихотворением «Птичка» Маршак еще не был знаком (перевод Жаботинского был опубликован в 1906 году). Но о самом кишиневском погроме, конечно же, был наслышан, да и «Сказание о погроме» на иврите, безусловно, читал. Еврейские погромы, увы, бывали не только в Кишиневе — они происходили в Одессе, Киеве, Екатеринославе, Саратове и даже в тихой Ялте. 27 марта 1905 года Маршак пишет Владимиру Васильевичу Стасову: «Недавно в Ялте был ужаснейший погром. До чего может озвереть человек — ужас охватывает. Теперь Ялта на положении усиленной охраны». И далее в этом письме Маршак рассказывает Стасову о том, что вместе с учениками своего класса, где учились дети разных национальностей, создал школу для двадцати пяти мальчиков из бедных еврейских семей. В роли преподавателей выступали сами гимназисты, к своему делу они относились очень добросовестно, помогали делом и словом, организовали в школе завтраки — стакан молока с хлебом. Но могло ли это продолжаться долго? Маршак пишет, что однажды «нагрянула полиция, хотела составить протокол, все мои товарищи попрятались, и мне пришлось бы за все отвечать самому, если бы полиция не согласилась замять дело…» Полиция давно знала о существовании такой школы, но смотрела на это сквозь пальцы, однако после доноса она вынуждена была принять меры.

А за несколько месяцев до процитированного письма, 28 октября 1904 года, Маршак писал Стасову: «Сейчас я получаю известье о страшных погромах в Смоленске, Полоцке, Невеле. Что-то будет? Ведь евреям и обороняться нельзя! Ужас».

Итак, юный Маршак считает, что«…евреям и обороняться нельзя!». А в поэме «Сказание о погроме» Хаим Нахман Бялик осуждает свой народ за то, что тот не оказывает сопротивления погромщикам. Есть в «Сказании…» такие строки:

…Огромна скорбь, но и огромен срам, И что огромнее — ответь, сын человечий! Иль лучше промолчи… Молчи! Без слов и речи Им о стыде моем свидетелем ты будь. И, возвратись домой в твое родное племя, Снеси к ним мой позор и им обрушь на темя, И боль мою возьми и влей им ядом в грудь. И уходя, еще на несколько мгновений Помедли: вкруг тебя ковер травы весенней, — Росистый, искрится в сиянье и тепле. Сорви ты горсть, и брось назад над головою, И молви: мой народ стал мертвою травою, И нет ему надежды на земле.

(Пер. В. Жаботинского)