Гамсун. Мечтатель и завоеватель - Ингар Слеттен Коллоен Страница 25

Так, например, после выхода в свет книги об Америке издатель вновь пытался убедить Гамсуна, что критика была гораздо более многообразной и благожелательной, нежели он воспринимает ее. Филипсен явно не видел, в какой степени Гамсун следовал своей собственной программе действий. Когда Филипсен мягко дал ему понять, что первый тираж в 2000 экземпляров вряд ли будет распродан и что требования Гамсуна завышены, так как тот просил за новую книгу аванс в 400 крон, Гамсун почувствовал себя оскорбленным. А в те времена заработок квалифицированного ремесленника составлял три кроны в день. Гамсун постоянно твердил, что «„Голод“ — это книга, подобной которой никто еще не писал, это редкая, выдающаяся книга» [80]. Самым ярким свидетельством этого стал интерес к творчеству Гамсуна в Германии. Врач Ганс Курелла, издатель международного психиатрического журнала, хотел опубликовать его книгу на немецком языке в качестве научного материала.

О книге уже писали две немецкие газеты, и издатель, и переводчик Ибсена в Германии — оба прислали Гамсуну телеграммы уже через две недели после выхода книги в свет в Германии. Оба хотели договориться о правах. Кроме того, нашлось и еще одно немецкое издательство, проявившее интерес к книге Гамсуна, Филипсен получил в связи с этим уведомление.

В целом ряде своих писем Гамсун пишет о том, сколь велик был интерес к «Голоду» в Германии и Австрии. Вскоре стало известно, что журнал «Фрайе Бюне» хочет опубликовать книгу как роман с продолжением. Журнал выходил в издательстве Самуэля Фишера, который хотел видеть эту книгу на немецком рынке в следующем году. Тем самым у Гамсуна появилась возможность быть изданным в том же издательстве, что и Ибсен.

Вдохновленный успехом в Германии, Гамсун попытался вступить в контакт с Вильямом Арчером, переводчиком Ибсена, энтузиастом и популяризатором норвежской литературы в Англии [81].

То, как был принят «Голод», явилось для Гамсуна лишним свидетельством необходимости расчистить место для новой литературы — психологической. Игнорирование в большей части правой прессы и частично негативная критика «Голода» в левой свидетельствовали, согласно мнению Гамсуна, лишь о том, как ужасно изображала человеческие характеры привычная, по его мнению, «шарлатанская норвежская литература с ее морализаторством, литература, не способная изобразить неповторимую, причудливую душевную жизнь современного человека», сетовал он в письме своему шведскому коллеге Густаву Геерстраму. Одновременно он закончил свою мятежную статью «О бессознательной духовной жизни». Он послал ее в новый норвежский журнал «Самтиден» [82].

Добрая половина статьи является повествованием о том, как во сне он сочинил две истории. Он рассказал, каким образом с помощью техники ассоциаций он исследовал связи между пережитым в реальности и написанным в полусне. Раскрывая свою душевную жизнь и технические особенности собственного художественного метода, он тем самым косвенно указал на свою прямую связь с персонажем «Голода», и это давало повод для обоснования новой эстетики. Книги должны сочиняться писателями, которые обладают способностью проникновенно писать «о таинственных процессах, которые незаметно происходят в периферийных областях человеческого сознания, о безграничном хаосе ощущений, причудливой фантазии, высвеченной нашими чувствами; о слепых порывах мыслей и чувств, немых и бесследных коллизиях между ними, о загадочности нервных явлений, шепоте крови, мольбе суставов, всей жизни подсознания» [10: 301] [83].

Он получил множество откликов. Особенно много писем шло от издателей и переводчиков из Германии и Австрии. Так, он получил письмо от Марии Герцфельд. Ей он отправил свою новеллу «Азарт», судя по всему, совершенно не думая о возможном ее сходстве с романом Достоевского «Игрок». Теперь он послал ей статью «О бессознательной духовной жизни». У Герцфельд явно были хорошие связи, так как вскоре эта статья была опубликована в солидной газете «Франкфуртер Цайтунг».

Молодой орел начал вить себе мощное гнездо в Германии.

Держись, Ибсен!

Возможность ниспровергнуть Бьёрнсона, других пророков и их хваленые книги с лекционной трибуны казалась ему все более и более привлекательной. У себя на родине, после своего первого лекционного турне семь лет назад, подходящим местом для своих выступлений он счел Берген.

Лекции были назначены на осень.

По мере приближения времени лекций Гамсуна охватывало нервное возбуждение. Заинтересуются ли бергенцы его лекциями, придут ли на его выступления, ведь они — часть норвежской публики, у которой в мозгах засело представление о непревзойденности «четверки великих».

Уже за две недели до начала лекций он приезжает во второй по величине город Норвегии. Через три городские газеты он бомбардирует бергенцев анонсами о предстоящих лекциях. К тому моменту, как он взошел на трибуну 19 февраля 1891 года, их набралось двадцать семь штук. Огромную помощь ему оказала Болетте Павелс Ларсен, писательница, переводчик и рецензент в «Бергене Тиденде». После ее восторженной рецензии на «Голод» между ними завязалась переписка, установилось абсолютное доверие; в своих письмах он даже поведал ей кое-что о своих любовных отношениях с женщинами.

Зал был рассчитан на триста слушателей, многие советовали ему снять помещение поменьше. Но уже в четверть восьмого зал был переполнен. Публика стояла вдоль стен и в дверных проемах. В половине восьмого в зал перестали пускать. Среди публики было на удивление много женщин. Лектор оглядел зал, в котором находилось около четырех сотен бергенцев, откашлялся и начал: «Дамы и господа! Сегодня я намерен поговорить о норвежской литературе, и то, что я скажу, боюсь, может неприятно поразить вас» [10: 303] [84].

Он будет нападать на всемирно прославленную норвежскую литературу, чтобы освободить место для нового. Он намерен сосредоточить внимание публики на материалистической литературе, созданной «четверкой великих» на основании их демократических убеждений, английской меркантильной морали и в какой-то степени европейского реализма. В то время, когда во Франции проросла аристократическая, психологическая литература, которая теперь затмевает Золя и прочую социальную литературу, норвежская литература продолжает создавать так называемые социально значимые типы. Норвежские писатели предстают просто как друзья своих сограждан, а им надлежит быть знатоками человеческих душ.