Василий Львович Пушкин - Наталья Михайлова Страница 25

Нет боле сил терпеть! Куда ни сунься: споры, И сплетни, и обман, и глупость, и раздоры! (137).

Так начинает В. Л. Пушкин стихотворение «Вечер», в котором описывает хозяев и гостей одного московского дома.

Да, мочи нет: мильон терзаний Груди от дружеских тисков, Ногам от шарканья, ушам от восклицаний, А пуще голове от всяких пустяков [126].

Так говорит Чацкий о своем недовольстве Москвой.

Картина нравов московского общества, представленная в стихотворении «Вечер», дана в грибоедовском ключе. Василий Львович пишет о несносных говорунах, врагах просвещения, искателях знатности и богатства; с сочувствием показаны у него редкие умники, которым, по словам их противников, «не нужно золота — давай Жан Жака в руки». Правда, в стихах Василия Львовича нет еще грибоедовского пафоса обличений Чацкого, но в них, несомненно, есть то, что этот пафос приуготовляло:

Сосед мой тут умолк; в отраду я ему Сказал, что редкие последуют тому; Что Миловых князей у нас, конечно, мало; Что золото копить желанье не пропало; Что любим мы чины и ленты получать, Не любим только их заслугой доставать; Что также здесь не все охотники до чтенья; Что редкие у нас желают просвещенья; Не всякий знаниям честь должну воздает, И часто враль, глупец разумником слывет; Достоинств лаврами у нас не украшают; Здесь любят плясунов — ученых презирают (141).

(Заметим в скобках, что в 1810-е годы К. Ф. фон Борг перевел «Вечер» на немецкий язык.)

Несомненный интерес представляет для нас и стихотворное «Письмо к И. И. Дмитриеву», в котором Василий Львович заявил о своей литературной позиции. И. И. Дмитриев высмеял в сатире «Чужой толк» высокопарность в поэзии; В. Л. Пушкин же подверг осмеянию излишнюю и к тому же часто притворную слезливость современных стиходеев: «О, плаксы бедные! Жалка мне участь их!» (33). Ссылаясь на свои литературные авторитеты — того же И. И. Дмитриева, «любезного певца», который «вслед шествуя Анакреону / От Граций получил венец»; «милого, нежного» Н. М. Карамзина, который «в храм вкуса проложил дорогу»; «отечества усердного, верного сына» М. М. Хераскова, Василий Львович декларировал свои представления о поэзии:

Не крючковата мысль творит прекрасным стих. Но плавность, чистота, души и сердца чувство: Вот стихотворцев в чем прямое есть искусство! (33).

В. Л. Пушкин расширяет жанровый репертуар своей лирики, пишет дружеские послания, басни, мадригалы, песни, подражания. А еще — ирмосы, то есть церковные песнопения. И вот здесь как раз уместно сказать о том, что именно семейственные связи Василия Львовича стали причиной того, что он испробовал свое перо и в этом жанре. В 1798–1801 годах брат Капитолины Михайловны Михаил Михайлович Вышеславцев составил и издал в двух книгах антологию духовной лирики русских поэтов «Приношение религии». В антологию были включены сочинения М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина, М. М. Хераскова, И. И. Дмитриева, Н. М. Карамзина, других авторов, а также самого М. М. Вышеславцева и В. Л. Пушкина, ирмосы которого свидетельствуют об искренности и глубине его религиозного чувства:

Молитву к Господу я пролию с слезами И возвещу ему печаль души моей: О Боже! пощади, не дай погибнуть ей! Ад приближается. Я отягчен грехами. — Носимый быстрыми волнами, Иона воссылал мольбу к Тебе стеня; Ты спас его — спаси меня! (142).

Стихотворений, посвященных жене и написанных после женитьбы, в общем-то нет. Как скажет позже племянник В. Л. Пушкина, «жена — свой брат». И все же в стихах о любви образ ее, как нам кажется, присутствует. В одном из стихотворений она опять появится под именем Хлои: к ней будет обращен монолог ее супруга, в котором изложена своего рода программа их семейной жизни. И эта программа столь значительна и важна для Василия Львовича, что о ней надо говорить особо. При этом речь пойдет не только о Капитолине и Хлое, но и о Лизоньке и бедной Лизе.

2. Лизонька и бедная Лиза Видел славный я дворец Нашей матушки царицы; Видел я ее венец И златые колесницы. «Все прекрасно!» — я сказал И в шалаш мой путь направил: Там меня мой ангел ждал, Там я Лизоньку оставил. Лиза, рай всех чувств моих! Мы не знатны, не велики; Но в объятиях твоих Меньше ль счастлив я владыки? [127]

Так начиналась песня И. И. Дмитриева, впервые напечатанная в 1794 году в «Приятном и полезном препровождении времени» без имени автора. Но имя автора знали, и песни, по свидетельству издателя журнала, «многие подражали». Дорожил ею и сам сочинитель. Во всяком случае, он продолжал улучшать ее текст. И если в первом издании строка «И в шалаш мой путь направил» читалась как «И к селу мой путь направил», а в сборнике «И мои безделки» 1795 года — «И к себе мой путь направил», то уже с издания «Сочинений и переводов» И. И. Дмитриева 1803–1805 годов значился «шалаш». Конечно, так лучше. Противопоставление шалаша дворцу удалось. Богатству и знатности противопоставлена любовь в шалаше на лоне природы:

Царь один веселий час Миллионом покупает, А природа их для нас Вечно даром расточает [128].

А как замечательно заканчивает И. И. Дмитриев свою песню:

Эрмитаж мой — огород, Скипетр — посох, а Лизета — Моя слава, мой народ И всего блаженства света! [129]

И для Василия Львовича идеал семейного счастья — жизнь с любимой в скромном жилище на природе. Но не только с любимой, а еще и с друзьями. Ведь и Н. М. Карамзин писал:

Верна дружба! Ты едина Есть блаженство на земле; Кто тобою усладился, Тот недаром в мире жил [130].

И еще, конечно, — с книгами. Без книг, без чтения Василий Львович своей жизни не мыслил.