Любимый ястреб дома Аббаса - Мастер Чэнь Страница 26

— Бармак из дома Бармаков, что делаете вы здесь? — вырвалось у меня.

Обаятельный старец как раз в этот момент, в лишенной малейшего величия позе, опирался ладонями о колени, пытаясь размять ноги. Это было в двух шагах от меня.

Услышав мой клич, он выпрямился, повернулся, посмотрел на меня прищуренно несколько мгновений и сказал «ха». Потом, заулыбавшись, начал было произносить «Мани…», — но остановился, начав жевать губами и размышлять — а стоит ли здесь и сейчас произносить вслух такую фамилию, как моя. И, наконец, решил выразиться уклончиво:

— Милый вы мой дружочек, как это интересно и как правильно, что вы здесь. Я-то слышал, что вы совсем в других местах, — а вот как все оборачивается. Я так рад.

И властитель страны верблюдов снова засиял улыбкой.

— А что касается вашего вопроса, — продолжил он после небольшой паузы, — то на него даже можно и ответить, причем очень просто. Я — наставник вот этого мальчика. Прекрасное занятие, не хуже, чем… хм… быть дапирпатом в мервской крепости. И оно мне очень нравится, между нами говоря. Но я вам столько хотел бы рассказать, и давайте… давайте увидимся завтра вот за теми воротами перед закатом, покажу вам удивительный ресторан не более чем в трехстах шагах отсюда. Вы ведь впервые в Мерве? Вот видите, тогда моя идея абсолютно уместна…

Обняв шустрого смуглого мальчишку за плечи, владыка Балха тронулся плавной походкой за человеком-копеечкой, который маршировал уже, нелепо размахивая руками, в глубину площади, к крышам, под которыми помещалась власть Хорасана.

Что это за мальчик такой, чей наставник — царь из древнего и безмерно уважаемого рода? И что делает этот царь рядом с каким-то казначеем бунтующего дома Аббаса?

Но во двор уже въезжал новый караван — видно, Абу Муслим собирал сегодня серьезных гостей. Храпели и гордо клонили к пыльной земле шеи угольно-черные боевые иранские кони. Всадники — их было всего (?) звенели кольчатой броней. А тот, что ехал впереди, был просто великолепен. Если человек по кличке Юкук был хорош, но красивым его назвать было никак нельзя, то этот был красив без всяких сомнений, да еще и, в отличие от Юкука, молод — лет двадцать пять, тридцать, не больше. Странным выглядел его нос, с резкой горбинкой, после которой нос этот спускался вертикально вниз, напоминая лезвие боевого топора. А гордая посадка головы, завитые изящными волнами волосы и смелые глаза делали общую картину невиданно эффектной.

«Слишком хорош», подумал я из своего тенистого убежища, холодно наблюдая за красавцем, который, улыбаясь, медленно продвигался вперед среди восторженной толпы. «Если кто-то хорош до такой степени — жди беды, наверняка или кровавый убийца, или глуп, как баран, — допустим, во всем, кроме войны».

Но красавец успел тем временем проехать в глубину двора, туда, где никакой толпы не было, а стояли лишь воины Абу Муслима, опираясь на копья. Дальше мне трудно было что-то разглядеть. Впрочем, в ворота въезжал уже новый воин с двумя чакирами по бокам, не красавец и постарше предыдущего. Не иранец, явно из народа арабийя, с сединой в черной бороде. Он, прикладывая руку к сердцу, кланялся толпе — вправо, влево, назад.

Я отрешенно наблюдал за этим зрелищем, размышляя о Бармаке, деньгах, дороге домой. А тем временем влюбленные в своих воинов, воинов непобедимого Абу Муслима, мервцы понесли им то, чем торговали тут, на площади, — какие-то ягоды, шарфы, чуть не коврики. О деньгах и речи не шло, торговцы умоляли народных любимцев взять что-то бесплатно или, скажем, на счастье прикоснуться к какому-нибудь товару. Даже два дапирпата, до сего дня безучастно сидевшие справа от Ажира и меня, замыкая наш ряд, поддались общему восторгу и двинулись в сторону воина с седеющей бородой. Одному удалось прикоснуться левой рукой к поясу народного героя, а второй — носатый, даже взял под уздцы его иранского рысака.

А дальше оставался пустяк: дернуть воина за пояс или, возможно, за складки одежды на груди — и он сам, клонясь от неожиданного рывка вниз, опустился на выставленное вертикально лезвие в руках моего бывшего соседа.

Я к этому моменту, неожиданно для себя, уже вскочил и сделал несколько шагов вперед с вытянутой предостерегающе рукой, но опоздал.

Зато я не опоздал с совершенно правильными в этой ситуации мыслями.

Я был человеком, одетым примерно так же, как убийцы, и просидевшим с ними бок о бок несколько дней. Объяснять, что я не имею никакого отношения к происшедшему, можно было бы ровно до того момента, как у меня спросили бы мое имя. А также где я живу, почему именно там, что за рана у меня в плече… Все это к преступлениям отнести было никак нельзя, но темы для разговора были явно неудачные.

А это означало, что моя карьера дапирпата закончена, что даже мои кисти, каламы и папирус подбирать не стоит, а следует продолжать делать то, что я в этот момент уже, собственно, и делал. То есть — вместо того чтобы, раскрыв рот, смотреть, как чакиры рубят убийц, а те шепчут свое «паиридезо», — очень быстро, прячась в самую середину возбужденно гудящей толпы, двигаться к воротам. И вон отсюда.

Бармак из дома Бармаков появился в Мерве как раз кстати, подумал я. Потому что больше никто здесь не поможет мне решить, что же делать — искать Заргису или сесть на лошадь, верблюда, осла, на все, что движется, и быстро двинуться по дороге на Самарканд, закончив со всем этим тягостным недоразумением.

Для этого оставалось только встретиться с Бармаком завтра — но так, чтобы никто во мне не опознал дапирпата, скрывшегося накануне с места преступления.

Впрочем, дапирпат, подумал я, вспоминая убийц, — это человек без лица, лицо ему заменяет чернильница, кисточки и калам, так что без этих приспособлений шансы у меня были неплохие.

И еще я думал, что, кажется, все-таки не хочу трогаться куда бы то ни было. Я хочу остаться здесь. У меня здесь появились дела.

Потому что я, в очередной раз вынужденный бежать и скрываться, начал всерьез сердиться.

— Милый мой Маниах, вы и представить не можете, в какое чудесное место я сейчас вас приведу, — сиял улыбкой, двигаясь ко мне, вчерашний владыка Балха. Только цари могут так щедро излучать благосклонность каждым движением, каждой складкой лба или щек — и при этом точно считать, сколько шагов они сделают вам навстречу, два или целых три.

Бармак из дома Бармаков был в светлых, широченных иранских шароварах, сверху которых лежали складки кремового муслина накидки. Шелковая белая бородка его была тщательно расчесана, и хотя он явно не разделял склонность народа арабийя к тяжелым ароматам, от него все-таки исходил чарующий запах — кажется, мяты и вербены.

— Повар еще жив — я специально узнавал, а это ведь замечательный человек, — продолжал он, ведя меня под руку. — Это великое искусство — сначала вы мелко нарезаете апельсиновую корочку и варите ее в молоке. Потом вымачиваете там же шафран. Потом — не знаю уж, что еще делаете. И этой жидкостью в нужный момент поливаете рис — вот так в этих краях придают совершенство плову. А как они подают фрукты! Как их отбирают! Но вам, я думаю, нужно будет что-то посущественнее. Баранья печень на углях? Да? Хоть немножечко? К ней подойдет красное мервское вино — уверен, что вы знаете, какая это прелесть.