Перелом. От Брежнева к Горбачеву - Олег Гриневский Страница 26

В феврале 1981 года Москва сменила пластинку. Устами Брежнева на XXVI съезде КПСС она заявила о готовности распространить МДБ на всю европейскую часть СССР при условии соответствующего расширения зоны меры доверия и со стороны западных государств. Советская делегация в Мадриде в ряде выступлений расшифровала это таким образом, что зона мер доверия на Западе должна охватывать:

— прилегающие к Европе морские (океанские) пространства соответствующих размеров;

— территорию США и Канады, прилегающую к Атлантике;

— транзит американских войск через Европу;

— систему передового базирования США в Атлантике.

После этого началась долгая дипломатическая тяжба с перепалкой. Потом Советский Союз предложил оставить споры и решить вопрос о зоне на будущей конференции в Стокгольме. К этому склонялись и нейтралы. Но Запад был против.

Тогда попытку поиска компромисса предприняли французы. Отталкиваясь от формулировки Хельсинкского заключительного акта, они предложили, чтобы воздушная и морская деятельность в прилегающем к Европе морском районе и воздушном пространстве подлежала уведомлению только в том случае, если она функционально связана с деятельностью сухопутных сил. Например, поддержка учений войск на суше с моря и воздуха. Однако учения ВМФ и транзит американских войск через Европу, скажем на Ближний Восток, уведомлениям бы не подлежали. Таков был замысел.

Советский Союз в конечном итоге принял французскую формулировку за основу, но постарался вложить в нее собственное содержание. Для этого к ней были сделаны две «невинные» поправки.

1) Речь должна идти не только о прилегающем морском, но и «океанском» районе.

2) Уведомления о воздушной и морской деятельности должны осуществляться также и в тех случаях, когда они затрагивают «безопасность в Европе».

Советский Союз не скрывал, что, вводя столь широкие и неопределенные понятия, он имеет в виду поставить под контроль военно— морскую деятельность США в Атлантике — учения и передвижения кораблей, транзит войск и вооружений. После долгих пререканий в мадридском мандате удалось записать следующую формулировку:

«Что касается прилегающих морского района и воздушного пространства, меры будут применяться к военной деятельности всех государств— участников, проходящей там, всякий раз, когда эта деятельность затрагивает безопасность в Европе, как и составляет часть такой деятельности, проходящей в пределах всей Европы, как указано выше, о которой они согласятся уведомлять». [46]

Это был типичный образчик дипломатии СБСЕ, когда в качестве компромисса принимается нарочито расплывчатая и широкая формулировка, которая позволяет вкладывать в нее двойное, а то и тройное толкование. В результате каждая сторона могла утверждать, что победила ее линия. Ироничные французы даже термин для такой дипломатической игры придумали — «конструктивная двусмысленность».

На этой зыбкой почве строится соглашение. Разногласия не разрешены — они остаются. Их лишь слегка подкрасили и заштукатурили. Но проявятся они потом, когда соглашение уже войдет в силу, и стороны начнут обвинять друг друга в нарушении договоренности. А наругавшись вдосталь, снова сядут за стол, чтобы устранить и эти препятствия. Но теперь уже на солидной основе заключенного соглашения, из которого нельзя выйти без серьезных потерь.

Так было и в случае с зоной действия МДБ. Согласованная в Мадриде формула соединила несоединимое. В нее были включены два взаимоисключающие понятия — узкое и широкое. Узкое предусматривало уведомление о морской и воздушной деятельности только в тех случаях, когда они функционально связаны с учениями войск на суше. А широкое толкование предусматривало уведомление о военно— морской деятельности, когда она угрожает безопасности в Европе вообще. Нетрудно представить, что при желании в таком качестве можно изобразить практически любую военную деятельность на море и в воздухе. Поэтому острое столкновение в Стокгольме по всем эти вопросам было тоже, как бы заранее запрограммировано в мадридском мандате.

16 декабря 1983 года утром в МИДе, в кабинете на 7 этаже, который мы делили по — братски с Квицинским и Карповым, [47] требовательно, как всегда, заверещал телефон правительственной связи — в обиходе «вертушка». Звонил помощник Генерального Александров, который дал мне строгое указание:

— Юрий Владимирович хочет переговорить с Вами. Подготовьтесь. Через час к МИДу подъедет машина. Мой настоятельный совет — не распространяйтесь об этой встрече.

Ровно в одиннадцать у центрального подъезда МИДа на Смоленской площади стояла черная «Волга» с цековскими номерами. Помимо шофера в ней сидел впереди еще один человек, как я понял, из «девятки» [48]. Убедившись, что я это я, он сказал, что имеет поручение доставить меня. Куда — не сказал. А я, естественно, не спрашивал.

Но по тому, как машина, выскочив на Садовое кольцо, круто свернула на Кутузовский проспект и помчалась к Рублевскому шоссе, я понял, что мы опять едем в Кунцево — в Центральную Клиническую больницу (ЦКБ). И не ошибся. Проехав главные ворота, машина сразу же свернула налево к тем же двум домикам под развесистыми елями, где мне уже прежде довелось побывать. Мы поднялись на второй этаж, разделись и сопровождающий, коротко бросив кому — то «доставил», указал мне на дверь.

Я вошел в палату. Там за небольшим столиком сидел какой— то сгорбленный человек с лохмами седых волос. Сначала я даже не понял, кто это, и только потом дошло — передо мной сам Генеральный секретарь ЦК КПСС Ю.В. Андропов. Он очень сильно изменился –ещё больше похудел, осунулся и как— то сник.

— Проходите, Олег Алексеевич, — сказал он невзрачным голосом. — Садитесь. — Ни по тону, ни по выражению лица, я не понял, заметил ли он мое смятение. — Расскажите, как Вы представляете перспективу Стокгольмских переговоров.

Я знал, что Андропов не любит многословных докладов, старается быстро схватить суть дела и любит задавать острые, порой неожиданные вопросы. Иногда даже казалось, что он хочет не столько прояснить дело, сколько выяснить, хорошо ли владеет темой его собеседник. В общем, разговаривать с ним всегда было очень нелегко.

Поэтому я коротко изложил ему, что в Стокгольме намечается противостояние СССР — США и сейчас нет даже общих тем для ведения переговоров — настолько противоположны подходы сторон к укреплению доверия. Однако, на мой взгляд, эти расхождения не носят принципиального характера, и они легко могут быть преодолены, так как не затрагивают глубинных интересов безопасности. Если мы захотим наводить мосты с США и Западом вообще, то лучшего поля для приложения таких усилий не найти...