Александр Керенский. Демократ во главе России - Варлен Стронгин Страница 26

Домой вернулся воодушевленным, в хорошем расположении духа, что случалось с ним редко, обнял Ольгу, поцеловал детей, сердечно поздоровался с братом жены и, неожиданно для себя, в стиле разгулявшегося купчика, скомандовал: «Ольга! Накрывай на стол! Гулять будем!»

Душа требовала разрядки. Слишком много энергии отнимали баталии в Думе. Она была единственной независимой организацией, которую не рискнул закрыть Протопопов. В те черные месяцы развала страны этот орган народного представительства, конечно далекий от совершенства, был единственной надеждой России на поворот к новой, доселе незнакомой ей цивилизованной жизни. Ему верила армия на фронте, рабочие в столице. По городу поползли слухи, будто Царское Село решило расправиться с Думой. Когда в конце концов 14 февраля был назначен день возобновления работы Думы, к Керенскому и Чхеидзе – одному из лидеров меньшевиков – пришла делегация рабочих Путиловского завода и предложила провести массовую демонстрацию в поддержку Думы. Она была отменена по тактическим соображениям. Сложность и опасность ситуации понимали в самых высших кругах общества. Французский посол Палеолог записал в дневнике следующий разговор с великой княгиней Марией Павловной: «Что делать?.. Вот уже пятнадцать дней мы все силы тратим на то, чтобы попытаться доказать ему, Николаю, что он губит династию, губит Россию, что его царствование скоро закончится катастрофой. Он ничего слушать не хочет. Это трагедия… – Мы молча смотрим друг на друга. Она догадывается, что я имею в виду драму Павла I, потому что она отвечает жестом ужаса: – Боже мой! Что будет?!» Английский посол Бьюкенен телеграфирует в Лондон: «Если император будет слушаться своих нынешних реакционных советников, то революция, боюсь, является неизбежной». Но Николай был не столь неосторожен и безучастен к происходящему, как казалось многим со стороны. Он принимает контрмеры, увольняет Штюрмера, обвиняемого в измене, и назначает председателем Совета министров А. Ф. Трепова, брата того самого петербургского генерала-губернатора, который в революцию 1905 года издал знаменитый указ: «Патронов не жалеть».

Трепов был сыном петербургского градоначальника, в которого стреляла Вера Засулич. Он был связан с некоторыми депутатами в Думе по своей прежней работе в правительстве. 19 ноября 1916 года новый председатель представился Думе и сразу объявил, что союзники отдадут России Константинополь. «Русский народ должен знать, за что он льет свою кровь».

Предполагалось, что эти уступки успокоят взволнованных депутатов, а потом можно будет взять другой курс. Николай II, назначая Трепова, с недоверием принятого при дворе, успокаивал царицу: «Противно иметь дело с человеком, которого не любишь и которому не доверяешь. Но раньше всего надо найти ему преемника, а потом вытолкать его после того, как он сделает грязную работу, – я подразумеваю – дать ему отставку, когда он закроет Думу». Царское окружение намеревалось, кроме разгона Думы, запретить «союзы», выбрать новую, более «ручную Думу», сосредоточить в руках одного «полномочного лица» всю полноту власти и выступить против революции. Но план сорвался в первый же день открытия V Думы, когда Керенский устроил обструкцию Трепову, сильно подорвав его авторитет.

В канун открытия Думы Родзянко отправился к царю с всеподданнейшим докладом: «Правительство все ширит пропасть между собой и народным правительством… С прежней силой возобновились аресты, высылки, притеснения печати…»

Царь был сильно раздражен этим посланием и предупредил Родзянко, что Думе будет позволено продолжать заседания, «если она не допустит новых непозволительных выпадов в адрес правительства», и отклонил его просьбу об удалении из правительства наиболее непопулярных министров. На это Родзянко высказал мнение о том, что это его последний доклад: «Ваше величество, вы выражаете несогласие со мною, и все останется, как было… Я вас предупреждаю, что не пройдет и трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет вас, и вы не будете царствовать».

Царь вздрогнул и побледнел. Никто еще не говорил ему это так резко и угрожающе, глядя прямо в глаза. Даже близкие лишь намекали о том, что нельзя допустить, чтобы род Романовых потерял корону. И он не собирался лишаться ее. Он и не мог себе представить, что его народ, падающий ниц перед своим государем, молящий Бога о его спасении, может пойти против помазанника Божьего. Отдельные гнусные выскочки могут, но народ… Николай не считал Родзянко своим врагом… Может, он искренне предупреждает его? Или продался думским либералам, которых давно надо было бы перевешать, как советовала царица. Высказался дерзко, недостойно, и сам не в себе – кончики пальцев дрожат. Ждет чего-то. Не уходит. Пусть стоит, наглец. Царь окинул его презрительным взглядом и, не попрощавшись с ним, вышел из кабинета.

Вскоре пророчество Родзянко сбылось. Царь вспомнил о нем в первый же день работы Думы. Открывая заседание, Милюков заявил, что, по его мнению, страна далеко опередила правительство… И не только «мертвая бюрократическая машина принесла народу страдание, она не так уже и мертва, ибо у нее на службе было немало разумных и преданных делу людей. Однако их полностью лишили возможности действовать, они лишь выполняли приказы министров. Кто смещал честных министров и назначал на их места прихлебателей Распутина?».

Царь, читая выступления думцев, дойдя до этой фразы, снова побледнел. Но уже следующий думец заставил царя побагроветь от возмущения. Он слышал его фамилию, звучащую на самых неприятных для его величества политических процессах. Специально приглядывался к нему, запомнил его, с виду невзрачного, прическа бобриком, но всегда с горящими глазами, и представил себе, как он орал с думской трибуны: «Корень зла не в бюрократии и даже не в „темных силах“, а просто в тех, кто сейчас сидит на троне… И если вспомнить историю власти за последние три года, то разговоры о „темных силах“ создали союз наивных мечтателей с политическими авантюрами…» Тут царь отложил газету: «Кого этот мерзавец имеет в виду? Кто эти авантюристы? Убийцы Распутина, что ли?» Рука царя невольно потянулась за газетой, и он продолжил чтение: «И вот исчезли „темные силы“… Исчез Распутин… Изменилась ли система? Историческая задача русского народа в настоящее время состоит в уничтожении средневекового режима! Немедленно! Как можно законными средствами бороться с теми, кто сам превратил закон в орудие издевательства над народом! С нарушителями закона есть только один путь – физическое уничтожение!» Царь с негодованием отбросил газету: «Повесить мерзавца. Немедленно!» А в Думе после этих слов Родзянко спросил у Керенского: «Что вы имеете в виду?» Керенский ответил без колебаний: «Я имею в виду то, что совершил Брут во времена Рима!» Потом пожалел, что, по сути, призвал к беззаконию, опустился до уровня и методов преступников. «Непозволительно для адвоката, тем более члена Думы. И скидка на состояние эйфории, в которой он находился, не оправдывает его. А царица, узнав о словах Керенского, вторила мужу: „Повесить надо Керенского! Повесить!“

Через день председатель Думы получил от министра юстиции официальное заявление с требованием лишить Керенского парламентской неприкосновенности для привлечения его к уголовной ответственности. «Совершение тяжкого преступления против государства». Получив эту ноту, Родзянко тотчас пригласил его в свой кабинет и, зачитав ее, сказал: «Не волнуйтесь, Александр Федорович, Дума вас никогда не выдаст!» – «Спасибо», – протянул ему руку Керенский, и они скрепили это решение крепким рукопожатием.