Аттила. Собирается буря - Уильям Нэйпир Страница 27

У нее появилась возможность снять маленькую комнатку над магазином ее друга-булочника и жить в достатке до конца своих дней.

Тогда же один слепой и безногий как-то вечером нищий сидел и дрожал весь день и всю ночь у фонтана Святого Иринея, натягивая тонкий плащ на костлявые плечи и молясь, чтобы стих холодный азиатский ветер. Внезапно он почувствовал чью-то худую, но мягкую руку на запястье.

Нищий дернулся в слепом удивлении. Рука держала его осторожно, но крепко.

— Кто ты? — прошептал он хриплым голосом. Глаза бегали с места на место в темноте, словно бедняк мог видеть. — Магдалина? Дева Мария?

Нищего посадили в повозку и повезли по улицам. Он знал, что рядом сидела девушка, ангел или даже сама Дева Мария, которая не промолвит ни слова. Они миновали ворота и оказались во дворе. Звук колес, стучащих по булыжнику, отдавался эхом в окружающих стен. Нищего вывели и помыли, раны смазали маслом и перевязали, затем уложили спать в маленькой узкой комнате и укрыли от холода теплыми шерстяными одеялами.

На следующий день молодой человек, угрюмо сообщивший, что его зовут Бракк и он работает здесь, в госпитале для бедных, вынес старика в солнечный сад, огороженный высокими стенами от ветра, дующего с находящегося поблизости моря.

Нищего оставили в беседке, и он сидел там весь день до самого вечера, пребывая в блаженном изумлении, пока в ночном воздухе не стал витать приятный аромат жасмина.

Я тоже ее знал. Приблизительно в это время, продолжая служить главным писцом в управлении князя Святой Щедрости (титул более впечатляющий, чем само управление, уверяю вас), я был удостоен звания писца в консистории. Это означало, что я обладал информацией обо всех происшествиях, рассматриваемых в Императорском судебном совете.

Через несколько лет усердной службы у некоторых из старших сенаторов или даже самого императора не возникало вопроса, обратиться ли ко мне по данному делу или спросить, был ли уже прецедент по такому-то и такому-то правительственному решению или указу. В действительности тогда стало казаться, будто я — не просто обычный писец, а ценный советник. По этой причине меня часто отправляли в суд Западной Империи в Равенне, Медиолан или Рим. Там я непосредственно вникал во все тонкости проводимых разбирательств.

Я тоже попал под чары новой и совсем юной императрицы. Какой мужчина мог бы этого избежать?

Вспоминается, как однажды она встретила меня, несущегося по мраморному коридору во дворце Константинополя и опаздывающего на утреннее собрание в консистории (как ни странно, из-за того, что пришлось провести больше обычного времени на стульчаке). В глубине сердца я поспешно клялся чаще есть чечевицу в будущем, когда императрица остановила меня и улыбнулась. Все мысли о стульчаке и чечевице тут же вылетели из головы. Я замедлил шаг, и она невероятно приятным и нежным голосом попросила подойти и написать письмо.

— Ваше божественное величество, — начал я мямлить, — я бы с удовольствием выполнил ваш приказ, но я, я…

Один неизбежный взгляд в огромные темные глаза — и я пропал навсегда. Зная, что заслужу ужасающий выговор за свое отсутствие тем утром в консистории, я смиренно последовал за Евдоксией в личные покои за письмом, представляя, как слова, сладкие, словно мед, льются с ее губ на бумагу. Сердце сильно билось у меня в груди. То была обворожительная чаровница, искусительница, фея снов, от которых никогда не хочется пробуждаться.

Конечно, Евдоксия знала об этом. Рот девушки искривился от изумления при виде моей остолбенелости, безнадежной покорности и слепого желания выполнять каждый ее каприз. Императрица могла бы приказать мне встать на край высокого окна спальни и броситься вниз с третьего этажа. И я бы повиновался. Но, естественно, она бы такого не сделала.

Вероятно, Евдоксия была горда и, без сомнения, довольна своей красотой. А какая женщина ведет себя иначе? Но жестокость? Нет. В страшном мире, в жестоком и прихотливом императорском дворе Афинаида не была жестокой. Она любила все человечество, щедро и не задумываясь одаривая людей теплотой своего сердца.

Афинаида начала диктовать. Мое перо задрожало, и я стал писать…

Когда я мчался, чтобы принести запоздалые извинения за отсутствие тем утром в судебной консистории, высокий и неулыбчивый евнух по имени Никифор помахал мне рукой с длинными пальцами, украшенными кольцами с печатями.

— Императрица уже попросила за тебя прощения, — сказал он. — Ты был нарасхват сегодня.

Больше никто не позаботился бы о простом придворном писаре и не уберег бы его от насмешек. Но такова была Афинаида, любимая и за доброту сердца, и за красоту. Эти качества редко встречаются в одной женщине.

Я потерял из-за нее голову. Иногда мои приятели-секретари и писцы лукаво посмеивались над этим. Но я обожал ее.

Таким был дворец и его обитатели. Когда приехали Галла и Аэций с маленьким кортежем, прошло лишь несколько месяцев после императорской свадьбы. Безлунной ночью они добрались до большой укрепленной крепости с мощными стенами из красного египетского гранита, внутреннее убранство которой отличалось обилием порфира из Птолемеи в Палестине, аттического мрамора, богатых камчатных полотен из Дамаска, слоновой кости и сандалового дерева из Индии, шелков, парчи и фарфора из Китая. Это дворец мечты, где даже ночные горшки были сделаны из чистого серебра.

С беженцами с Запада обращались с невероятной учтивостью — Галла Плацидия и Феодосий являлись прежде всего тетей и племянником. Она приходилась дочерью, а он внуком императору Феодосию Великому. И, вероятно, непорочная Пульхерия стала восхищаться Галлой больше, когда поняла: причиной ее стремительного бегства из Италии было желание уберечь себя от непристойных посягательств мужчины.

Всем предоставили прекраснейшие комнаты в императорском дворце с видом на залитое ярким солнцем море, столь непохожее и далекое от болот и мрака Равенны. Их осыпали подарками из золота, драгоценностями и превосходной одеждой, чему Галла очень радовалась. Аэций, вероятно, не испытывал таких глубоких чувств, но ничего не сказал. Он уже бывал в Константинополе прежде и знал этот старый город.

* * *

В сумерках следующего дня раздался громкий стук в мою дверь.

Я занимался скучной, но необходимой работой для управления Святой Щедрости, точнее, дополнял колонки чисел. Я не мог не желать, чтобы существовал знак… Кажется безумием говорить такое, но я не мог не желать, чтобы существовал знак пустоты, наравне со всеми цифрами, указывающими на некое количество. Специальный символ, определяющий отсутствие числа. Я даже лениво нацарапал круг «О» на краю бумаги для изображения пустоты, вакуума. Облегчило бы это мою работу? Но я снова нарисовал его. Конечно, это глуповатая идея, которая могла бы сделаться лишь объектом насмешек. Но я уже достаточно пострадал от язвительных шуточек друзей-писцов из-за своей сильной привязанности к императрице.