Путь Никколо - Дороти Даннет Страница 27

Они отплыли без всяких проблем, и даже Томмазо выглядел бодрым как никогда Они направлялись в Слёйс к венецианским галерам.

* * *

Позднее (хотя он несколько преувеличивал) стряпчий Юлиус любил повторять, что худший миг в его жизни настал в тот солнечный сентябрьский день, когда с палубы венецианского флагмана он обнаружил ялик, принадлежавший Медичи, который плыл по каналу прямо в их сторону.

На борту находился сын его нанимательницы Феликс, который давал слово не покидать Брюгге, и подмастерье его нанимательницы Клаас, который должен был находиться под домашним арестом в красильне, и Томмазо Портинари, которому его нанимательница не желала быть ничем обязанной, и который, судя по его недовольному виду и сморщенному носу, собирался потребовать с кого-нибудь возмещения своих страданий, оттого что пришлось терпеть запах клаасова фартука всю дорогу из Брюгге в Слёйс.

И наконец, самое худшее: на носу ялика красовался собственной персоной капитан Асторре, горделиво вздернувший бородку. И вот уже он на молу, глазами-пуговками изучает башни, возведенные из корзин, дворцы из тюков, горы свертков, пакетов, ящиков и бочонков, между которыми цепочками, группами и поодиночке перемещались люди, перенося их по частям на баржи и повозки, и на склады, под качающимися клювами кранов.

Затем бородка нацелилась на корабль, и Юлиус поспешно отступил на шаг. В конце концов, ведь на рейде стояли две галеры, и теперь оставалось лишь молиться, чтобы Феликс, Клаас и Асторре выбрали вторую, не флагманскую.

На каждой из двух галер было по сто семьдесят обычных гребцов, три десятка баковых, и это не считая штурмана, писца с помощником, конопатчиков, плотников, кока, двух лекарей и стряпчего, которые сейчас все до единого выставили на палубу собственные товары для продажи, сопроводив их списками цен.

Вот в чем была одна из привилегий путешествия во Фландрию: право всем членам команды брать на борт мелочевку для частной торговли в любом из портов. Юлиус бы не удивился, узнав, что и судовой священник прячет где-нибудь под палубой свой мешок, с церковными благовониями и расшитыми золотом ризами. А уж капитанская каюта, нечего и говорить, от пола до потолка заставлена бутылями сладкого вина, а также иными драгоценными редкостями, вроде золотого песка из Гвинеи, откуда родом был и этот раб, с такими странными волосами, точно у него был свалявшийся войлок на голове.

Но, разумеется, все это лишь для друзей сера Алвизе Дуодо, а не для вульгарной публики. Грек с деревянной ногой, монсиньор Николаи де Аччайоли был сейчас там вместе с Дуодо. Должно быть, расспрашивает капитана, нет ли каких вестей от его брата из Константинополя.

Досадно только, что грек явился не один. Досадно, что он привез с собой того самого вельможного торговца, который прибыл с ним из Шотландии. Сейчас в кабине на корме занавес был задернут, но в любой момент кто-то из них мог выйти наружу, прежде чем Юлиус закончит здесь с делами. Досадно также и то, что Юлиус не вполне трезв.

После истории с пушкой, с девушкой и с собакой Юлиусу меньше всего хотелось бы привлекать внимание Саймона к самому себе или к любому из членов семейства Шаретти. Один раз он уже успешно ускользнул от его взора. Не такое сложное дело на палубе длиной в сто восемнадцать венецианских футов, до отказа забитой народом и товарами. Юлиус испытывал к Саймону не только неприязнь. В глубине души стряпчего таилась также зависть. Ему хотелось бы понаблюдать за Саймоном, оставаясь незамеченным.

Мейстер Юлиус прекрасно поработал на демуазель де Шаретти за эти семь дней, после полученной нахлобучки, и сегодня поутру отпраздновал это, но, возможно, немного переусердствовал. Так что меньше всего ему бы хотелось, чтобы Феликс с Клаасом поднимались на борт. Что же касается Асторре, то это будет просто катастрофа. Юлиус осторожно поднял голову, слегка покачал ею и заглянул через борт.

Катастрофа случилась. Лодка Томмазо вроде бы исчезла, но зато появилась голова Феликса в шляпе, похожей на шотландскую волынку: он поднимался по трапу на флагман. За ним следовал Асторре в плоской шапочке, в новом кожаном жилете, с пышными парчовыми рукавами, набитыми туго, как пирог с гусятиной. Позади тащился Клаас в пропотевшей рубахе, в вырезе которой виднелась мускулистая грудь и поросль шелковистых светлых волос, коими природа наделила его, к вящей зависти Юлиуса.

Феликс, заметив своего наставника, подозрительно широко улыбнулся и повлек свою волынку к торговцам, которые тут же принялись кричать еще громче, пока он отыскивал объект своих вожделений. Асторре, устремив взор на некую далекую и славную добычу, не обратил на Юлиуса ни малейшего внимания. Что же касается Клааса, то тот, весь светясь от невинной радости общения, поспешил сообщить:

— Феликс хочет обезьянку. Демуазель отправилась на собрание гильдии.

— Я послал к ней Хеннинка, — отозвался Юлиус, стараясь удержать разбегающиеся глаза. — Ты был прав. В балласте квасцы из Фокеи. Кто тебе рассказал? Этот грек Николаи?

— О нет, мейстер Юлиус, — возразил Клаас. — В списке для таможни указано, что квасцы были куплены в Проливе по кастильским ценам, и я уверен, монсиньор де Аччайоли согласится с этим. Вот что покупают венецианцы. Фокейские квасцы были бы куда дороже.

— Пожалуй, — согласился Юлиус, нахмурившись еще сильнее. Квасцы, этот невинный белый порошок, который добывают из земли, подобно каменной соли, являлся одним из самых важных ингредиентов для красильщиков, поскольку он привязывал краску к ткани. Клаас знал об этом, и все же порой Юлиус гадал, понимает ли Клаас, о чем толкует, когда переносит все эти слухи. Едва ли, на самом деле, грек стал бы ему рассказывать нечто подобное. Клаас просто случайно подслушивал то одно, то другое, переходя из конторы в контору, в городе, где ремесленники были почти невидимками.

— А ты будь поосторожнее, — предупредил его Юлиус. — Наш собаколюбивый шотландский друг Саймон здесь, с мессером Николаи и с капитаном, и лучше бы он тебя не заметил. А также…

— Упаси Господь, — отозвался Клаас, ничуть не заинтересовавшийся этим известием. — А вот и капитан Лионетто с друзьями. Они купили чернокожего.

Все вокруг видели, что они пока еще не купили негра, но просто терли ему кожу, чтобы проверить, не сойдет ли краска. Юлиус, порой проявлявший чудеса интуиции, задумался:

— Хочет обезьянку? Она этого не потерпит.

— Надеюсь, цена все равно окажется слишком высокой, — оптимистично отозвался Клаас. Он по-прежнему не сводил взгляда с гвинейского раба, который, натягивая цепи, пытался увернуться от палубной швабры в мощных руках капитана Лионетто.

— Им придется купить негра, если они его попортят. Разве что Феликс согласится купить черного парня вместо обезьянки. Демуазель это может прийтись по душе.

— Матушке Феликса? — переспросил Юлиус, у которого от смеха на глаза выступили слезы. — Скажи об этом ростовщику Удэнену. Может, это поможет ему в ухаживаниях. — Все вокруг знали, что Удэнен прочит свою дочь за Феликса, но на самом деле лично зарится на вдову.