Софья Алексеевна - Нина Молева Страница 27

— Благодарствуй на добром слове, великий государь. Милостью твоею и так, аки солнцем ясным в погожий день, обласкан. Что прикажешь, все сделаю, расстараюсь.

— Знаю, знаю, боярин. Но о ратных делах наших нелегкий у нас с тобой разговор будет. Ой, нелегкий…

— О Василии Борисовиче ты, великий государь, поди, печалуешься. Не так ли? Шереметева потерять — великая беда, знаю.

— О Шереметеве потом скажешь. Ты гляди, князь, словно силы небесные от нас отвернулися. В июне Иван Андреевич Хованский Брест взял, до основания город выжег. Не успел гонец с радостным известием до Москвы доехать, другой ему вдогонку: наголову разбит боярин Чернецким да Сапегой.

— У Ляхович.

— Ну, ты все те места наперечет знаешь. Как такое могло случиться? Как Хованский промашку такую допустил?

— Грех да беда на кого не живет, государь. Не разбирался я с Хованским. Может, измена какая — среди офицеров иноземцев-то хватает. Кто больше посулит, к тому и переметнется. Одно слово — наемники. А может, амуницию во время не подвезли, пороху али еды не хватило. Войсковое хозяйство, сам знаешь, непростое. Главнокомандующему за всем уследить надобно, а людишки — людишки-то разные попадаются. Один свое дело справно делает, другой норовит и своей корысти не упустить. Там сплутует, там чего умыкнет, на что позарится.

— Ладно бы один Хованский, а Шереметев? Вот теперь и растолкуй мне как и что. Всего-то пять лет прошло, как вместе с Богданом Хмельницким Дрожипольскую битву выиграл, и какую! Врагов-то раза в два больше было.

— Значит, судьба. Здесь под Чудновом попал Василий Борисович с войсками в окружение. Восемь недель стоял, а там припасы съестные подобрались, людишки оголодали, пришлось условия мира принимать да к Путивлю отступать.

— Отступать! В плену ведь оказался!

— А тут что скажешь? Сам себя боярин в заложники до исполнения полного условий мира предложил. Только предали его — крымскому царевичу Нурадину выдали, тот боярина в Крым и увез. Дал бы Господь еще свидеться, а то…

— Отдадут крымчаки за выкуп — денег на Шереметева не пожалею!

— Да, трудно тебе без твоего любимого полчанина придется, великий государь, — ни тебе на медведя с рогатиной сходить, ни охотой потешиться.

— На все у Василия Борисовича свой час был — что на дело, что на веселье. Помню, как он еще старших братьев моих царевичей Ивана да Василия Михайловичей в последний путь провожал, у гробов их дневал да ночевал.

— Верил ты ему, великий государь, с детских лет верил, в двадцать шесть лет воеводой в Тобольск поставил. И не подвел тебя Василий Борисович, не подвел. В тридцать ты ему уже боярство дал.

— Теперь-то что проку о том толковать. Думать надо, как боярина из неволи вызволить. Хочу Василия Борисовича возле себя на Москве видеть. Верных людей хочу!

12 августа (1660), в день памяти мучеников Фотия и Аникиты, Памфила и Капитона, в Кремле перед Приказами бит батогами подьячий Котошихин за то, что в важной посольской бумаге вместо слов в е л и к о г о г о с у д а р я написал ошибкою только в е л и к о г о, а государя пропустил.

Опять боярыня от царевны Татьяны Михайловны приходила — не изволишь ли, мол, великий государь, сестрицу принять. Больно надо ей с тобой словом перекинуться. Отослал без ответа. Знаю ее речи. Наперед все знаю. Только бы Никона простил, в Москву призвал, боярским речам не верил. Да бояре-то причем? Нешто своим девичьим коротким умом уразумеет, что ни при чем здесь бояре. Никто не причем. Не хочу более спесь его видеть! Не хочу поучений слушать! Совсем забылся преосвященный. Прав Семен Лукьянович: все оттого, что Москву да государство на него оставлял. Не дело священнослужителю мирскими тяготами заниматься. Чуть не самодержцем себя возомнил. Поскорее бы все кончить — нового патриарха избрать, самого Никона подальше отослать. Вон сколько времени прошло, не ищет супротивец с государем разговору. Ждет. Не иначе ждет, когда сам к нему с повинной приду. Аль в Москву призову. Оттого и сестра покою не дает. Нашел по себе плакальщицу. Недели не пройдет, чтобы с разговором своим не объявилась. А то и вовсе удумала — в монастырь к патриарху переселиться. Спасибо, Арина наотрез отказала, да и меня упредила от безумства такого.

Все тянется, ни одна петля не рассупонивается. Как собинной друг — было время — о войне хлопотал. А теперь как ее кончать? Как? А кончать бесперечь надо — не по карману да не под силу дальше лямку тянуть. Уж на что лих на ратном поле Иван Хованский, прислал сказать, что полк самого Лисовского взял вместе с полковником. Не больно поверилось, ан и правда — другой гонец идет: Жеромский на помощь Лисовскому подоспел, ни много ни мало — двадцать тысяч ратников у Хованского побил да полонил. Польская война войной, а со шведами самое время мир заключать. Вон с марта послы за переговоры взялись, уж лето началось — толку нету. В Малороссии тоже смута. Легко ли? Казаки донские и калмыки посла своего отправили, кажись, Разина Степана, чтоб уговорил царю Московскому служить да самих казаков против крымчаков поддерживать. Выйдет толк, нет ли. Дьяки Посольского приказа сказали, будто по окончании дела непременно в Москву заедет. Будто бы мужик храбрый, хваткий, власть ему жизни дороже. А кому она не дорога? Разве что угоднику какому — не простому человеку. Повелеть наградить его, не жалеючи. Сукна на кафтан доброго — непременно. Шапку. Рукавицы. Пусть ничего не добьется — свой человек все едино нужен. А коли добьется, так и денег дать. Оно вернее будет. На одних московских далеко не уйдешь. Засиделись бояре по палатам да шатрам воеводским. Обленились.

30 мая (1661), на память преподобного Исаакия, игумена обители Далмацкой, царица Марья Ильична родила сына — царевича Федора Алексеевича.

Радость, радость-то какая! Царевич! Не быть государству без наследника. Мамки сказывали, здоровьем слаб — ровно неживой на свет пришел. Обошлось, слава тебе, Господи, — оклемался. Сам к нему на дню по два раза захаживал. Мамки мамками, да царица, поди, опять сколько недель в себя приходить будет. Немудрено, что и сынки здоровьем похвастаться не могут. А ведь под венец шла, дядька Морозов как здоровье нахваливал. Мол, сам гляди, кровь с молоком, щеки, что твои яблочки. За кровью да молоком дело не станет — на то все бабьи притирания и придуманы. Последний раз ехал мимо овощного ряду, в палатках баб с притираниями да хитростями разными видимо-невидимо. От сестры царица слыхала, недомогает Борис Иванович. Кто знает, может, срок его пришел. Свое пожил. Послать надо осведомиться. Обиду на питомца держит. Тут уж что поделать: без обид простому человеку не прожить, а царю и подавно. Меньше бы с тестюшкой богоданным хитрили, о карманах своих заботились. Думали, век государь под их дудку плясать будет. Ошиблись. А все равно жаль старика. Коли и не больно верно служил, к чужим не перекидывался.

Имя хорошее царевичу досталося — ничего не скажешь. На седьмой день от рождения память и преподобного Феодора Чудотворца, и благоверного князя Феодора Ярославича, Александра Невского брата. Главное — память деда почтить можно — с него, Федора Никитича Романова, все и началось. Великий человек был. К Федору Студиту в Феодоровский монастырь свозить его надобно — под прадедовское благословение.