Босфорский поход Сталина - Сергей Захаревич Страница 27

Сразу обращаем внимание на тот факт, что Шапошников анализирует работу австро-венгерского и германского штабов периода Первой мировой войны. Почему именно мировой войны, а не какого-либо локального конфликта? А потому, что уже в 1927 году Борис Михайлович знает, что подготавливаемая война будет не локальной, но мировой. Почему анализируется работа штабов проигравшей стороны, а не их более счастливых соперников из Антанты (что было бы логично, особенно учитывая тот факт, что Россия и сама в период мировой войны являлась участником этого блока)? А потому, что товарищ Шапошников отдает себе отчет в том, что СССР предстоит сражаться против тех же противников, что и срединным империям (Германии и Австро-Венгрии), и ставит своей задачей проанализировать ошибки своих предшественников, с тем, чтобы самим избежать их в ближайшем будущем.

Современные российские историки изображают Шапошникова этаким «заложником долга», человеком, служившим не хозяину, но Отчизне, все помыслы которого были направлены на укрепление обороны, ввиду приближавшейся к границам СССР (и несуществовавшей в конце 1920-х в действительности) угрозы войны. Однако нарисованный образ мало соответствует оригиналу.

Кадровый царский офицер, 35-летний полковник (в мае 1916 года — начальник штаба 2-й казачьей Туркестанской дивизии, в феврале 1917-го — врио начальника штаба 10-го армейского корпуса, в сентябре того же года — командир 16-го гренадерского Мингрельского полка), он подозрительно быстро для «заложника долга» сориентировался в тогдашней непростой политической ситуации и добровольно вступил в ряды РККА. Тут ведь надо учесть, что никто Бориса Михайловича не уламывал — с января 1918 года он был эвакуирован с германского фронта по болезни, а в марте вообще демобилизован в бессрочный отпуск, так что мог бы и устраниться от политической борьбы, как это сделали многие офицеры. Ан нет, у полковника Шапошникова вероятно были иные виды на продолжение своей карьеры.

Наивно предполагать, что он перешел к «красным» по убеждению, ибо в его возрасте и при его образовании человек представляет собой уже цельную, сложившуюся натуру с устоявшимися взглядами. Это не 25-летний «пацан» Тухачевский и не 45-летний полуграмотный вахмистр Буденный; и если «левых» убеждений у Шапошникова не наблюдалось ранее (на службе у царя-батюшки и временного правительства последовательно), то откуда они вдруг взялись у него в течение буквально пары-тройки месяцев 1918 года?!

Истинные взгляды на будущую войну Бориса Михайловича предстают перед нами довольно-таки ярко. Картина, прямо скажем (особенно в свете «официоза»), вырисовывается неожиданная.

«Мы уже отметили, что предстоит ряд войн, войн ожесточенных, ибо те противоречия, которые существуют между капиталистической формой мирового хозяйства и нарождающейся новой экономической структурой, настолько велики, что без больших жертв и борьбы не обойтись…» [78, с. 374].

Характерно, что с момента смерти Фрунзе общая направленность советской военной доктрины не претерпела сколько-нибудь существенных изменений.

«Ныне более чем когда-либо, по словам Клаузевица, «война не забава, война не игра, не риск на выигрыш, не дело свободного вдохновения. Война серьезное средство для достижения важных целей».

Не нужно, следовательно, доказывать, что готовиться к такому виду общественных отношений надо серьезно, с полным напряжением сил и средств всей страны.

…Думается, что, готовясь к войне, никто не полагает завершить ее собственным поражением. Предвидя такой результат войны, лучше ее и не начинать, лучше не переживать эту «драму ужасающую и захватывающую». Но раз эта драма неотвратима, к ней нужно быть готовым, выступить с полным знанием своей роли, вложить в нее все свое существо, и только тогда можно рассчитывать на успех, на решительную победу, а не на жалкие лавры Версальского договора (/— С.З.), расползающегося ныне по всем швам» [78, с. 375].

А вот это уже любопытно. «Жалкие лавры» Версальского умиротворения товарищу Шапошникову не по нутру, ему подавай «решительную победу», подразумевающую не только полный разгром противника, но и оккупацию его страны, а иначе как разрешить «противоречия» между капиталистической формой мирового хозяйства и «нарождающейся новой экономической структурой»?

«Существо нашего исследования относится к «высшей стороне» познания «сути войны», которая является одной из главных основ «теории большой войны». Не скроем, что нас охватывает ряд сомнений и колебаний, наше перо испытывает неуверенность в изысканиях этой «теории»…

…Заранее предупреждаем, что наши положения могут быть ошибочны, что мы мало опытны в делах военных (? — С.З.), а особенно в теории «большой войны» [78, с. 389].

А зачем, дорогой товарищ Шапошников, Вы вообще эту самую «теорию» разрабатываете? Вокругтишь да гладь, да божья благодать, ни одного реального врага близко днем с огнем не сыщешь! На кой она вообще сдалась, эта самая теория, кому понадобилась «Большая война»? А известно кому — товарищу Сталину. Да и самому Борису Михайловичу, видимо, очень интересно. Он ведь очень увлеченный своим делом офицер! Вот отрывок из его «Воспоминаний», относящийся к началу Первой мировой войны (Шапошников тогда был старшим адьютантом в 14-й кавалерийской дивизии):

«Я должен был вести журнал боевых действий. Сначала я его вел, записывая все чернилами. Затем боевые события настолько захватили, что я забросил журнал. Решил лучше воевать, чем писать историю» [78, с. 249–250].

Показательный эпизод — начало мирового побоища, уже льется первая кровь, как увлекательно, не правда ли? Шапошникову, к слову, к этому моменту уже 32 года, не юнец, радующийся возможности блеснуть молодецкой удалью. Он просто истинный «техник войны», чужая кровь его не пугает.

«Философ войны Клаузевиц, подчиняя войну политике — внешней, вводил непременным условием, чтобы она (политика) была представительницей всех граждан, чтобы внутренние интересы последних были уравнены, то есть, иными словами, считал войну возможной, когда внутри все спокойно» [78, с. 420–412].

Вот в чем одна из причин репрессий 1930-х годов — страну нужно было успокоить накануне войны, а также с помощью самой черной пропаганды вбить в голову каждому гражданину СССР неизбежность войны с вражьим зарубежьем, в этом секрет парадокса: война с Германией в 1941-м вроде и была для народа неожиданной И в то же время почти никто не удивился.

«Ленин учит, что «характер войны и ее успех больше всего зависят от внутреннего порядка той страны, которая вступает в войну, что война есть отражение той внутренней политики, которую данная страна перед войной ведет. Все это неизбежно отражается на ведении войны».

Из вышесказанного о характере нашей эпохи вполне понятны выводы Ленина. Внутренняя политика как своей страны, так и противника прежде всего определит нам характер войны и покажет, насколько можно рассчитывать на успех.

…Таким образом мы устанавливаем: 1) современная армия не живет вне внутренней политики; 2) армия — слепок с государства; 3) политическое настроение армии требует особой над собой работы, идентичной с проводимой внутренней политикой в государстве; 4) не армия воспитательница общества, а, наоборот, общество воспитывает армию.